Опять бьют. Бывает. Но я опытный боец-рукопашник. Мог бы и всех их положить. Даже с завязанными за спиной руками. Но что мне это даст? Опыт свой применил в подставлении под удар ноги своей головы. Виском. Пошли вы!
* * *
А потом – опять сорок пять! День сурка начался. Я долдоню своё, особист своё. Мы не находим общего языка, поэтому меня бьют. И правильно делают! Отбивное мясо, оно мягче. И бывает сговорчивее. Надеюсь, не в моём случае. Особист говорит, что не бывает железных людей. Рано или поздно все ломаются. А он, видимо, из тех, кому по кайфу ломать человеков. Будем поглядеть. Накрайняк сбегу «в себя». Пусть Кузьмин отдувается. Вот он обрадуется!
* * *
Нос – сломан, глаза – заплыли. Зубы – шатаются. В голове – шум, как в раковине морского моллюска. Я уже не реагирую на голос особиста. Мне – фиолетово. Делай что хочешь, гэбня кровавая! Хоть родителей в школу вызывай. Мне уже начхать. Хочешь, покажу только что обретённую очередную степень самоконтроля? Я буду думать, пока вы меня пытаете. Не о вас, гоблины. О себе.
Почему такой провал? В чём причина? Возвращаясь в роту из госпиталя, я рассчитывал на эпичнейший нагиб немцев через коленно-локтевую позу. Я же супермен, ёпта! Экстрасекс! Одним махом семерых побивахом! Я думал – приду и пройду сквозь 6-ю армию, как раскалённая игла сквозь масло. А за мной – горы дымящихся трупов. И все враги умирают от моей нереальной крутости, потому что я – ну, вааще!
А что получилось? Где нагиб? Сам чуть не загнулся. И ещё, вполне вероятно – загнусь. Прямо в этом подвале. Всё своё «суперменское» тратил не на высшую математику – деления врагов на «ноль», а на возможность «унести ноги».
Почему? Почему не учуял Маугли в пустом подвале? Почему впал в апатию в самый ответственный момент? Почему вся эта экстрасенсорика отказала? Оказалась забита напрочь «белым шумом»?
Об этом надо основательно подумать. И посоветоваться бы с кем. С кем? Кому я могу хотя бы высказаться? Чтобы меня поняли? Никому. И некому. Ни рвотному ротному, ни хитромудрому Кельшу, ни даже Сталину. До меня ли ему? Ни жене. Поймёт ли она? Испугается ещё. Бояться меня будет. Даже Громозеки нет. Он бы выслушал. Без толку – ну что он посоветует? Моя ментальная проекция моего же павшего соратника? Просто выслушает. Иногда и этого много.
Не с кем посоветоваться. И значит – опять сам. Сам, да сам! Всё сам. Думать надо. Основательно. Есть пара наработок, но и их надо обмозговывать – слишком сырые.
Первая – один в поле не воин. Какой бы ты перец ни был. Были времена, когда бессмертные боги ходили среди людей. Они были богами. Зевс, Прометей, Гермес, Аполлон, он же Купала, Тор и его родичи, Сварог и его родичи, в том числе – Купала-многостаночник. О крутости этих разумных и говорить не приходится. Были и люди, вышедшие на уровень богов – Геракл, Будда, Иисус. И всё же никто из них не дожил до сего дня. Сами они не могли ни состариться, ни умереть. Но они могли быть убиты. И как бы сложно это ни было сделать – это было сделано.
Вывод второй: «учиться, учиться, а потом ещё раз – учиться!» – как завещал великий мумия в гранитном шалаше. Учиться владеть своими данными. Оказывается – они не нагнут никого сами. Только ты.
Вывод третий: отставить самоуверенность и самолюбование. Ты – никто. Звать тебя – Никак. Ты – пыль на обочине Истории. Ты – мираж света под солнцем, отблеск света на стене от зеркала. Ты – тень листочка от Древа Времён. Ты – лишь пунктирный план в промысле пославшего тебя сюда. И чем больше ты, Витя Данилов, будешь нос драть, тем больнее тебя будет им, носом, да и всем лицом, об Древо Жизни прикладывать. Ты – никто. Ты – средство достижения цели. И средство постижения цели. И сама цель – тоже ты. Пустота. Фотон. Мельчайшая частица – не энергии и не материи. Остановись – ты исчезнешь. Живёшь, пока двигаешься. Пока летишь из пункта А в пункт Б. А что это – «А» и «Б»? Пустота. «А» – Пустота, и «Б» – Пустота. В «А» – никого и ничего уже нет. В «Б» – никого и ничего ещё нет. Ты – соринка на ветру.
Очередной удар бросил меня в небытие забвения, не дав додумать такую интересную мысль.
А очнувшись – не смог к ней вернуться. В нужный настрой не попадал, некогда стало.
Освободили меня. Почти. Из подвала вытащили, в машину посадили. Не развязали. В сопровождении бойцов с цветами безопасников на отворотах повезли в штаб армии. Там меня ждал майор. Приказал развязать, меня развязали. Тру затёкшие руки.
– Присаживайся. Вы – можете идти. Вон!
Он закричал, я плюхнулся на табурет, конвоиры вышли. Очень самоуверенный майор. Даже слишком.
– Рассказывай.
Я стал излагать. Майор сверялся с бумажками из папки.
– Вот и всё, – закончил я.
– Понятно, – майор захлопнул папку, – свободен. Тебя доставят в расположение твоей роты. Служи доблестно, умри – достойно. Иди.
– Вопрос разрешите?
– Нет. Иди.
Выхожу, стою, туплю. Подходит мужичок, похожий на молодого Никулина, спрашивает:
– Ты – Кенобев?
– Я. А ты?
– А я тебя везти должен. Поехали?
– А что тянуть кота за подробности? Поехали. Где твой пепелац?
– Чего?
– На чём едем?
– А-а, вон моя ласточка.
«Ласточка»! Полуторка, убитая в хлам! Шины – лысые, доски кузова все пробиты пулями и осколками. Вместо стёкол – грязная фанера и смотровые щели в ней. Подкрылков просто нет. Да уж, «ласточка»!
– Мне в кузов?
– Там битком, – махнул рукой «Никулин», – в кабину.
В кабине деревянная лавка, отполированная седалищами самого «Никулина» и его пассажиров. Поехали. Трясёт. Морщусь. Всё тело болит.
– Я – стараюсь, – говорит «Никулин».
– Не надо. Бывает. Пешком всё одно хуже.
Водила пристаёт с вопросами, но у меня не тот настрой, чтобы сказки сказывать. Едем по фронтовым дорогам. Разбитым, забитым хламом и развалинами зданий, битой техникой. Обгоняя или пропуская пехоту или технику, пушки, танки. Одни передислоцировались – туда, другие – оттуда. Обычная ротация войск. Это только на первый взгляд, поверхностный и неосведомлённый, кажется, что это глупо – убрать отсюда полк пехоты и роту танков и заменить на другой полк и роту танков. А смысл есть. Не скажу какой. Военная тайна.
Вот я и на месте. Прощаюсь с «Никулиным», благодарю его, иду по руинам Сталинграда. Встречные подсказывают дорогу.
Дохожу до прошлых наших позиций. Теперь тут тыл. Связисты-радисты возятся. Дрова колют. Машут мне рукой – туда. Это я дорогу спросил.
– Только пригнись. Дальше – стреляют.
Иду ходами сообщения. Правда – стреляют. И даже мины кидают.
Рота. Вся рота в одном доме. В остатках дома. Одно крыло – три этажа. Другое крыло – четыре этажа. Перекрытия частично – на первом и втором этажах. Остальное – просто зубы красного кирпича. От роты – три дюжины человек. Вместе с ротным, политруком, старшиной и санинструктором – бабёнкой с похотливым блеском в глазах.
