– Когда ваша группа заговорщиков будет спасать Кайру, чем займутся другие? Ну, гипотетически.
Джайо прищурился.
– Знаешь ли, шотеты с низким социальным статусом нуждаются в вещах, которых у них нет. И им нужен кто-то, кто тайком доставляет всякие полезные вещи.
– Например, оружие? Ну, чисто гипотетически? – не унималась Исэй.
– И это тоже, но оружие – не главное, – Джайо сфальшивил, выругался и продолжил играть. – Главное, еда и лекарства. И поэтому надо часто летать на Отир и сразу возвращаться обратно. Людей надо накормить, прежде чем вести их в бой, верно? Чем дальше от Воа – тем чаще натыкаешься на голодных и больных.
Исэй с каменным лицом кивнула.
Прежде Акос не задумывался о том, что происходит за пределами змеиного клубка Ноавеков, в котором он увяз. Но сейчас он припомнил слова Кайры о том, что Ризек придерживает еду и лекарства, выдавая их только своим приспешникам, и ему стало противно.
Тека и Йорек по-прежнему кружились друг напротив друга. Йорек двигался на удивление грациозно: от его неуклюжести не осталось и следа.
Сизи и Исэй сидели рядышком, прислонившись к стене. Иногда Исэй даже пыталась улыбнуться, но у нее плохо получалось. Это не была улыбка Ори.
«Может, они и близнецы, но все-таки совершенно разные», – подумал Акос.
Ему еще придется к этому привыкать.
Сови спела несколько куплетов из песни, которую исполнял Джайо.
Они подходили к столу и ели, пока не почувствовали себя сытыми, пригревшимися и размякшими.
29. Кайра
Очень трудно уснуть после того, как с тебя срезали кусок кожи, но я сделала все, что было в моих силах.
К утру подушка пропиталась кровью, хотя я старалась не ложиться той стороной, которую Вас ободрал от шеи до виска.
Я не умерла от потери крови лишь потому, что рану прикрыли особой перевязочной тканью – новейшей разработкой отирианских медиков. Она рассасывалась по мере заживления пореза. Только для таких ран, как моя, ее оказалось маловато.
Я стянула наволочку и швырнула ее в угол. Тени плясали над моей рукой, покалывая кожу. За много лет я привыкла к тому, что они просвечивают изнутри, струясь вдоль вен. Когда я очнулась после допроса (солдат-шотет рассказал мне, что мое сердце остановилось, а потом вдруг снова начало биться), то увидела, что тени выплеснулись наружу. В тот момент они причиняли мне боль, но вполне переносимую. Я не понимала, почему так произошло.
Ризек приговорил меня к немхальзаку, Вас срезал полосу моей кожи, словно кожуру с солефрута, и боль вернулась ко мне в полной мере.
А еще я сражалась на арене.
Ризек спросил у меня, где нанести шрам. Но разве такое можно назвать шрамом? Ведь шрамы – это зажившие порезы на теле человека, а не содранные клочки кожи. Немхальзак требует, чтобы за свою вину ты заплатил плотью, и само свидетельство твоего искупления должно быть на видном месте.
У меня в голове творилась полная неразбериха, и я ляпнула, что хочу такой же шрам, как у Акоса, полученный им от Ризека в первый день пребывания в поместье. От уха до челюсти.
Однако когда Вас провел острием, Ризек сказал: «Не мелочись, захвати и немного волос».
Я старательно дышала через нос. Не хотела, чтобы меня вырвало. Нельзя, чтобы меня тошнило, мне потребуется вся моя сила воли.
По утрам меня «навещал» Айджа Керезет. Ставил поднос с едой на пол, пятился к противоположной стене и, сгорбившись, наблюдал. Сегодня у него на подбородке красовался синяк, которым я наградила его накануне, когда попыталась вырваться и сбежать, пока он тащил меня на арену. Мне удалось здорово ему двинуть, но, к сожалению, подоспела стража и оттащила меня в сторону.
– Я надеялась, ты не посмеешь прийти после вчерашнего, – буркнула я.
– Мне нечего бояться. Ты меня не убьешь, – ответил Айджа.
Он машинально крутил на ладони нож, периодически останавливая его. Я фыркнула.
– Разве ты не слышал, что я могу убить кого угодно?
– Но не меня, – пробормотал Айджа. – Ты слишком сильно влюблена в моего глупенького братца. Любишь его даже в ущерб себе.
Я засмеялась. Вот уж не думала, что Айджа Керезет с его шелестящим голосом видит мое сердце насквозь.
– Мне кажется, что я тебя знаю, – внезапно произнес Айджа. – Вернее, полагаю, что знаю. Нет, действительно знаю.
– Я что-то не в настроении вести философские беседы о том, что делает человека тем, кто он есть. Но если ты уже в большей степени Ризек, чем Айджа, тогда ты точно меня не знаешь. Ты, кем бы ты ни был, никогда мною не интересовался.
– Бедная одинокая и никем не понятая дочурка из богатого семейства, – Айджа уставился в потолок.
– И это говорит ходячее помойное ведро, куда Ризек сливает то, что хочет забыть, – парировала я. – Кстати, почему бы ему просто меня не убить? Спектакль получился чрезмерно изощренным и для моего братца!
Айджа промолчал, что в принципе являлось ответом. Ризек поступил так, потому что ему нужно было убить меня на глазах у всех.
Вероятно, среди шотетов быстро распространились слухи о том, что я связалась с заговорщиками, которых провела в особняк. Так что Ризек действовал логично: сперва ему следовало опозорить меня и лишь затем – уничтожить.
А может, он хотел сполна насладиться моими страданиями.
Но в последнее я не верила.
– Не понимаю, зачем мне дают совершенно бесполезные столовые приборы? – проворчала я, терзая пересушенный тост тупым ножом.
– Владыка заинтересован в том, чтобы ты не покончила с собой раньше положенного срока.
Раньше положенного срока. Интересно, не сам ли Айджа определил то, когда и как должна закончиться моя жизнь? Оракул, выуживающий идеальное будущее из множества вариантов.
– Да у меня ногти острее! – Я с размаху ударила ножом по матрасу, так что затряслась рама, и разжала руку.
Нож упал, не прорезав даже простыню. Я сморщилась, пытаясь определить, в каком месте у меня сильнее болит.
Болело все.
– Полагаю, владыка считает тебя изобретательной, – тихо ответил Айджа.
Сунув в рот последний кусочек тоста, я привалилась к стене.
Мы находились в чреве амфитеатра, в одной из стеклянных камер. Высоко над нами располагались ряды скамей, на которых наверняка собралась публика, горящая желанием посмотреть на мою гибель. Последний бой я выиграла, но с большим трудом. Нынешним утром даже поход в туалет оказался настоящим подвигом.
– Как мило! – ответила я, всплеснув руками, покрытыми синяками. – Видишь, мой брат во мне души не чает?
– А ты, значит, шуточки шутишь, – раздался из коридора приглушенный стеклом голос Ризека. – Между прочим, пора бы тебе впасть в отчаяние.
