– Да никакая она не «косая», – степенно отвечал Мирович, – а обычный немецкий клин. Только бьют они не в центр, а во фланг, где сомкнуты меж собой разные полки.
– Так откуда им это известно? – интересовался Павел Ланской. – Издали того не увидать, а ошибись они чуть, и все дело насмарку.
– Разведку шлют заранее или от перебежчиков узнают, – высказал предположение Варлаам Косовский.
– А что, много перебегают к ним? – спросил самый тихий и редко подающий свой голос Аркадий Раевский, принадлежавший к известному военному семейству, чьи предки служили чуть ли не при Дмитрии Донском. Но по его виду трудно было определить, что он вышел из военной семьи, поскольку вел себя скромно и даже застенчиво, словно боялся, что его кто-то одернет за неосторожно сказанное слово.
– По-разному, – неопределенно отозвался Василий. – В первую очередь стараются к пруссакам уйти те, кто из здешних краев на службу призван. Оно и понятно: тут у них и родня, и дома, и имения. Да и у Фридриха на службе много набрано из местных жителей. Так что они как бы к своим бегут…
– А наши, из русских, бегут? – хотел узнать досконально положение дел Ланской. – Им туда вроде как совсем не с руки.
– Бегут те, кого поймали на грабежах, но не казнили, а чином понизили, сквозь строй прогнали. Или начальство замордовало вконец. Но не все, понятно дело. Те бегут, но и там, говорят, долго не задерживаются…
– Куда же они деваются? – удивился Косовский.
– Да кто куда. Европа рядом, Малороссия опять же под боком. Ежели повезет, то как тот колобок: и от дедки ушел, и от бабки ушел…
– Я бы таких для острастки других перед строем на деревьях вешал, – горячился Ланской. – Он же, поди, присягу давал, с остальными из одного котла щи хлебал.
– И что с того? – спросил Раевский. – Мой дед три раза присягу давал и все разным императорам. Выходит, после восшествия другого он ту старую присягу нарушал? Или должен был умереть вслед за первым?
– Ну, ты, Аркадий, не за ту вожжу потянул, – не согласился с ним Ланской. – Там совсем другое дело, а тут – предательство, как ни крути…
– Чего в столице о войне нашей говорят? – поинтересовался Мирович, стараясь увести сослуживцев от споров такого рода, которые могут плохо закончиться для всех присутствующих.
– Не знаю, что в Петербурге говорят, а вот у нас в Киеве считают, будто бы ни к чему мы в нее ввязались. Для России она ничего не прибавит, – ответил Аркадий Косовский.
– Так вы, значит, с Малороссии? – приподнялся на своей лежанке Мирович и весь напрягся. – А Полтава далеко от Киева?
– Да нет, не очень, – с удивлением ответил Аркадий. – А кто у вас там? Родственники или просто интересуетесь?
Мирович не знал, что ответить. Ему не хотелось при молодых людях рассказывать об истории своей семьи, о том, как он очутился в Сибири, как и на ком женился и что не так давно он отправил жену и сына на Полтавщину. Поэтому он, словно только сейчас вспомнил о начале разговора, заговорил быстро и без остановок:
– Вы о пруссаках спрашивали, как они воюют. Так я скажу – с умом воюют, по стратегии и, не зная брода, не суются в воду, как у нас случается…
В палатке совсем стемнело, и он не разобрал, кто поддержал его, тихо сказав:
– Да уж, нашему брату и море по колено кажется, пока тонуть не начнет, а потом спохватится, да уже поздно.
– Перво-наперво они разведку высылают, слабые места выискивают: то там ударят, то в иное место саданут, а как увидят, что дрогнули ряды, то мигом туда всем скопом наваливаются и прорывают строй, высоты занимают, пушки туда перевозят и начинают садить так, что чертям тошно становится. А уж когда пехота дрогнет, побежит, тут, откуда ни возьмись, кавалерия выскакивает и пошла пластать, только головы славянские на землю летят. Есть у них там один такой, Зейдлиц звать. Он у пруссаков кавалерией заправляет, и весьма успешно, я вам доложу. Бесстрашный генерал и всегда впереди на вороном коне летит, один десятерых стоит. Знает, когда ударить побольнее, чтоб сумятицу в рядах навести. Ему сам черт не брат, смерти словно не боится. При Егерсдорфе под ним будто бы трех коней убили наповал ядрами, а у него ни царапины…
– Быть такого не может, – тихо проговорил Раевский. – Заговоренный он, что ли? Или впрямь с чертом дружит, спаси, Господи, и помилуй…
Все притихли от этих его слов, словно сами были свидетелями разгрома русских порядков.
– Как же тогда под Гросс-Егерсдорфом удержались? И даже отбросили пруссаков? – осторожно продолжил Раевский. – Я слышал, что генерал Раевский показал себя и опрокинул их ряды. Только вот Апраксин не стал развивать успех, а отошел обратно к границе. А то можно было враз с пруссаками покончить.
– Ага, покончишь с ним, когда он на своей земле и командует сам король, известный стратег и великий пройдоха, – высказал свою точку зрения Ланской.
– Апраксин поступил верно, – раздумчиво произнес Мирович. – Наши обозы отстали, а у пруссаков свежие силы на подходе были, да и продовольствие, боеприпасы, сколько пожелаешь. В моем капральстве после боя на каждый мушкет по два заряда осталось. А из еды – крупа, солонина и мука с плесенью.
– И зима на носу, – поддержал его Аркадий Раевский. – Армия бы точно не выдержала, если б не отвели ее к Нарве.
– И ты туда же, Аркаша Македонский, – не унимался Ланской. – Прислали бы и провизию, и боеприпасы, и резервы бы подвели свежие. Добивать надо было их сразу, пока не очухались…
– Вот вы и покажете, как это делается, – с усмешкой ответил Мирович, думая о том, что совсем недавно он судил о прошлогодней ситуации точно так же, как этот молодой и необстрелянный подпоручик. – Не знаю, как нынешняя баталия сложится, но иногда мне доводится услышать высказывания наших солдат…
– И что они? – живо поинтересовался Ланской. – Готовы к генеральному сражению? Или штаны уже сейчас мокрые? Обратно домой хотят?
– Всякое говорят, – осторожно ответил Мирович, не доверяя пока своим новым товарищам. – Больно за немцев опасаются. Тогда, после сражения, наш ротный капитан Лагарп, вроде бы неплохой служака, перебежал к своим, к пруссакам.
– Ну, он нам еще встретится! Я везучий, схвачу его за толстый немецкий бок и… Сам не знаю, что с ним сделаю, – зловеще прошептал Павел Ланской.
– Павлик, я бы тебе посоветовал держать свое мнение при себе. Или ты не знаешь, кто нами нынче командует? – предостерег его наиболее осторожный Раевский.
– Это ты про Фонштофа? Вот за ним я буду самолично наблюдать во время боя, чтоб не вздумал сигануть на ту сторону.
«Мальчишки, да и только», – подумал с улыбкой Мирович, хотя сам был полностью на стороне этих горячих парней, что, как и он когда-то, не натерев мозоли от армейской лямки, мечтали о подвигах, о сражениях, ни разу не столкнувшись со смертью близких, не видя покалеченных солдат с оторванными ногами, вывороченными наружу внутренностями.
