– Вона оно как! – удивился его собеседник. – А чего в них особенного, в казаках-то? Такие же, как и мы, простые мужики, только на башке папаха да на шароварах лампасы.
– Ты им не вздумай так сказать, а то мигом плетей получишь.
– Тоже мне скажешь, плетей… – недоверчиво ответил тот, но замолчал и больше вопросов не задавал.
Вдруг с того конца лагеря, где шумели казаки, послышался чей-то протяжный запев незнакомой им песни:
Уж как пал туман на синё море,
А злодей-тоска в ретиво сердце;
Не сходить туману с синя моря,
Да не выйти кручине из сердца вон…
Голос был чистый, немного высоко взятый мотив выдавал неопытность певца, но пел он от души, без особых изысков, вкладывая в слова что-то свое, особенное.
Не звезда блестит далече во чистом поле
Курится огонёчек малёшенек.
Послан возле огонёчка шелковый ковер,
А на коврике лежит добрый молодец,
Прижимает платком рану смертную,
Унимает молодецкую кровь горючую.
Донеслись до вахтенных грустные слова песни, и представился раненый воин с пулей в груди и кровь, бегущая через его руку вниз, стекающая на землю.
Потом к поющему присоединились еще несколько голосов, и слова стало трудно разобрать. Но они постепенно затихали, видимо, не сумев войти в ту же тональность, в которой вел напев главный солист. Поэтому вторая часть песни стала слышна отчетливо, будто исполнял ее певец где-то совсем рядом, и каждое ее слово доходило до сознания слушателей.
Ах ты, конь мой, конь, лошадь верная!
Ты беги-ка, мой конь, на святую Русь,
Отцу-матери скажи челобитьице,
Роду-племени скажи по поклону всем,
Молодой жене скажи волюшку:
Что женился я на другой жене,
Что за ней я взял поле чистое:
Нас сосватала сабля острая,
Положила спать калена стрела.
Прозвучали последние слова, а дневальные все продолжали ждать, чем закончится грустная история сраженного воина. Но певец по какой-то причине умолк, а вместе с ним затих и весь лагерь. Только незнакомая звезда осторожно выскользнула из-за кромки леса на небосклон и наблюдала за русским лагерем, не боясь быть увиденной и опознанной, словно вражеский лазутчик.
4
Меж тем Прусская кампания имела все основания оказаться затяжной или, по крайней мере, сверх положенных сроков продолжительной. Так называемые военные действия, если их можно было таковыми назвать, заключались в многодневных стоянках, наведении переправ, форсировании водных преград и бесконечных переходах по обширным прусским землям. Все развивалось примерно так, как год назад при генерал-фельдмаршале Апраксине. Правда, предыдущий предводитель русского воинства вряд ли имел даже приблизительный план действий. Не наткнись он на неприятеля при злополучном Гросс-Егерсдорфе, а пройди рядышком параллельным курсом, то неизвестно, чем бы разрешилось дело прошлого года. А так каждая сторона показала себя и в бою, и в искусном маневрировании, и в скором отступлении. И нынешний год сулил тот же успех. Никто, особенно из рядового состава, не жаждал вновь скрестить оружие.
Все складывалось для русских войск блестяще и вполне предсказуемо. 22 января 1756 года генерал-аншеф Вилли Фермор во главе 70-тысячной армии, при которой имелось 245 орудий различного калибра, занял не оказавший даже малейшего сопротивления Тильзит, а потом и Кенигсберг. Жители городов направили делегации из почетных граждан навстречу русским войскам с величайшими знаками почтения и признания их главенства на своей земле. Тем самым они безоговорочно признали свое подданство российской короне. Той же зимой была даже выпущена монета с профилем российской императрицы и надписью: «Елизавета, королева Пруссии». В ответ на это Елизавета Петровна издала специальный указ, чтобы русские солдаты блюли строжайшую воинскую дисциплину и никому не чинили обид и утеснений. Военоначальникам запрещалось вмешиваться в гражданские дела и нарушать торговлю на немецкой земле, на которую волей судеб выпал печальный жребий быть покоренной.
Да и сам Фермор демонстрировал полную лояльность к местному населению, приглашая на свои ежедневные обеды начальников ратуши и состоятельных представителей городских гильдий. Восточная Пруссия словно только и ждала, когда пожалуют российские войска и она сольется с прочими, присоединенными ранее к двуглавому орлу царствами. То было не военное принуждение, хотя армия при том важнейшем акте имела место быть, а вполне мирное воссоединение соседних народов. Казалось, пошли императрица не армию, а ласковое письмо с приглашением добровольно войти в состав Российской империи, и пруссаки, вне всякого сомнения, в едином порыве присягнули бы ей, стоя на коленях со слезами на глазах.
«Все здешние начальные и чиновные люди, – сообщал Вилли Фермор в одном из приватных писем к государыне, – встретили меня в замке и отдались с глубочайшей покорностью Вашему императорскому величеству. При вступлении в город с распущенными знаменами, барабанным боем и музыкой производился во всем городе колокольный звон и играли на трубах и литаврах, а мещане, поставленные в парад, отдали честь с ружьем и музыкой».
В ту же зиму дивизии под командованием генералов Броуна и Голицына, выйдя из Гумбинена, почти через месяц заняли города Грауденц и Торн. А генерал-поручик Долгоруков с пятью полками в марте занял города Ковно и Гродно. Затем к нему подошел Обсервационный корпус, и они совместными силами взяли Познань. Не встречая нигде достойного сопротивления, русские войска в апреле заняли Силезию, а уже в мае вся Померания оказалась занята русскими силами.
4 августа 1758 года Фермор направил часть полков вместе с осадной артиллерией к городу Кюстрин, стоящему при слиянии рек Одера и Варты, надеясь на быстрое его взятие или сдачу. Но городок, превращенный военными инженерами в одну из мощнейших европейских крепостей, оказался крепким орешком и выдержал неподготовленный заранее русскими генералами штурм, унесший жизни сотен солдат и офицеров. Тогда началась бомбардировка крепости, но незначительный калибр орудий не позволял нанести сколько-нибудь заметных разрушений.
Вскоре один из перебежчиков сообщил, будто бы в городе ждут на выручку самого короля Фридриха, а потому сдаваться не намерены. Вскоре те слухи подтвердились. Из Силезии, где в то время находился король со своими главными силами, пришли известия, что он действительно готов в ближайшие дни выступить навстречу русской армии, слишком глубоко зашедшей в германские земли.
За последний год «старый Фриц», как любовно назвали его немецкие солдаты, нанес ощутимый урон армиям австрийцев и саксонцев в Силезии, заставил их отступить и успел-таки разбить французскую армию у Росбаха. Для сдерживания австрийцев в Силезии он оставил под началом фельдмаршала Кейта основные свои силы, а с собой взял лишь отборный корпус из 14 тысяч человек, который в короткий срок преодолел почти полтысячи верст. Под Кюстрином он соединился с войсками генерала Дона, который до этого лишь робко наблюдал с другого берега реки за неспешными действиями русских, продолжавших обстрел крепости. Решиться на битву с войсками Фермора он не рискнул, не имея на то прямого распоряжения короля Фридриха. Король ставил перед собой две задачи, исполнение любой из которых облегчило бы его положение в Восточной Пруссии. Первое: он собирался снять осаду с Кюстрина, и если повезет, то изгнать русские войска со своих владений. Всего под свои знамена ему удалось собрать 37 000 человек.
