Тем временем Германия рассеяла все иллюзии большевиков, утром 18-го начав наступление. Немцы не встретили никакого сопротивления; несколько русских соединений, которые еще не разошлись по домам, или сдались, или бежали. В приказе, отданном своим войскам, принц Леопольд, командующий Восточным фронтом, утверждал, что цель Германии – не аннексия, а восстановление порядка и подавление анархии. «Россия больна и пытается заразить нравственной инфекцией все страны мира, – утверждал он. – Мы должны сражаться против беспорядка, привитого Троцким, и защитить поруганную свободу. Германия счастлива быть воплощением чувств других народов, почитающих порядок». Таким образом, даже самую циничную агрессию можно было оправдать под видом осуществления «священного крестового похода» против большевизма. Для Хоффмана угроза большевизма стала уже навязчивой идеей, и приказ возобновить военные действия прозвучал для него как сладкая музыка. Его беспокоило, как бы большевики не превратили «всю Европу в свинарник», потому что Россия была «не более чем гигантской кучей мясных мух, омерзительной кишащей массой». Генерал был удовлетворен неожиданной легкостью наступления. «Это самая комичная война из всех войн, которые я знал, – почти вся она ведется при помощи железной дороги и автомобилей, – записал он в дневнике 22-го. – Мы сажаем горстку пехотинцев с пулеметами… на поезд и отправляем их на следующую станцию; они ее захватывают, берут в плен большевиков, получают пополнение другими солдатами и отправляются дальше. Этот способ ведения войны имеет по меньшей мере привлекательность новизны».
Ленин проводил совещание с двумя лидерами левых эсеров, когда из Брест-Литовска пришло сообщение о том, что Германия разрывает перемирие. Троцкий также присутствовал на совещании, и Ленин молча протянул ему телеграмму. Как и прежде, Троцкий выступил за затягивание подписания договора о мире, чтобы дать возможность германцам по-настоящему развернуть наступление. Но Ленина больше беспокоил вопрос, согласятся ли германцы на первоначальные условия мира, а не то, следует ли России и дальше отказываться от подписания. «Теперь мы не можем терять ни одного часа! – воскликнул он. – Проверка сделана. Хоффман хочет и может сражаться. Дальнейшая отсрочка невозможна. Это чудовище движется стремительно». Центральный комитет большинством в один голос настоял на дальнейшем откладывании подписания мирного договора. Когда германцы продемонстрировали, что их наступление вовсе не блеф, им была отправлена радиотелеграмма, предлагающая принять прежние условия мира. Но главнокомандующий, аппетит которого сильнее разгорался при возможности захватить большую территорию России, не торопился отвечать. Германские войска продолжали наступление сообразно своим планам, и «социалистическое отечество» было объявлено в опасности. Правительство готовилось к революционной войне против «орд буржуазно-империалистической Германии». Союзники тоже оказались подвергнуты острым нападкам, их обвиняли в саботаже усилий Советов по достижению мира (имелась в виду помощь союзников Духонину, Каледину, Алексееву, Раде и Румынии). «У всех нас, включая Ленина, – говорил Троцкий, – создалось впечатление, что германцы договорились с союзниками уничтожить Советскую Россию и что мир на Западном фронте должен быть построен на останках русской революции».
Каким бы «порочным» ни был источник помощи, тем не менее ее нетерпеливо ожидали от союзников, потому что оборонительная война даже во имя самой справедливой идеи не могла вестись на голом энтузиазме. Троцкий сказал Локарту, что он постарается склонить правительство в пользу войны, если союзники пообещают военную поддержку, но Лондон не ответил на информацию Локарта. Робинс продолжал раздавать неопределенные обещания американской помощи, пока Троцкий с раздраженным юмором не заметил ему: «Полковник Робинс, ваше правительство прислало вас сюда с огромным мешком с надписью: «Американская помощь». Вы каждый день приходите с этим мешком в мой кабинет, ставите его на пол около своего стула и во время разговора все время протягиваете к нему руку, а мешок очень солидный. Но из него ничего не появляется».
Несмотря на молчание Лондона, Парижа и Вашингтона, послы в принципе договорились предложить помощь. По настоянию Садула Нуленс позвонил Троцкому и сказал ему, что советское правительство может «рассчитывать на военную и финансовую помощь Франции». Французская и британская военные миссии предложили сотрудничать с красногвардейцами в разрушении железной дороги, по которой германцы вскоре могли войти в Петроград. 22-го Троцкий сообщил Центральному комитету о предложении Франции и высказался за него при условии, что большевики будут совершенно независимы в своей внешней политике. Бухарин, продолжая оставаться активным сторонником революционной войны, выступил против подобных договоренностей с империалистическими правительствами. Ленин на заседании не присутствовал, но прислал записку: «Прошу добавить мой голос в пользу получения денег и вооружения от разбойников англо-французского империализма». Предложение прошло с преимуществом всего в один голос. В длинном коридоре Смольного после совещания Бухарин со слезами говорил Троцкому: «Мы превращаем партию в кучу навоза».
Перед лицом угрозы вторжения германцев в Петроград посольства готовились к спешной эвакуации. 27-го служащие американского, японского и китайского посольств выехали в Вологду. Днем позже большинство оставшихся посольств, включая посольства Англии и Франции (итальянцам было отказано в паспортах, поэтому они задержались на несколько дней), попытались покинуть Россию по Финляндской железной дороге. Только британцам удалось пробраться через линию фронта финских белых и красных; остальные, тщетно прождав две недели в своих спецвагонах, присоединились к американцам в Вологде. Это поспешное бегство оказалось излишним, поскольку в конце концов германские войска остановились в ста тридцати километрах от Петрограда, захватив балтийские провинции, Украину и оставшуюся часть Польши. Наконец они ответили на предложение большевиков ультиматумом, по сравнению с которым прежние мирные условия казались великодушными. Их ультиматум был получен только 23-го, а согласие на его условия должно было быть отправлено в пределах сорока восьми часов.
У Ленина не хватало терпения возиться с патриотическими заблуждениями бухаринской клики. «Время положить конец революционным фразам и приступить к настоящей работе, – заявил он Центральному комитету. – Если это не будет сделано, я выхожу из правительства. Для того чтобы вести революционную войну, нужна армия, которой у нас нет. В сложившихся обстоятельствах нам остается только принять эти условия». Во время голосования шесть членов комитета поддержали Ленина, четверо воздержались (включая Троцкого) и четверо проголосовали за войну. Эти четверо затем вышли из партии. Вечером Ленину пришлось присутствовать на еще более трудном заседании Исполнительного комитета Советов. Но после продолжавшегося всю ночь заседания его неумолимая логика завоевала абсолютное большинство голосов в пользу подчинения германским условиям. Когда большевики уходили с заседания, слышались выкрики левого крыла эсеров: «Предатели… Жиды… Германские шпионы!»
24-го русская делегация во главе с Сокольниковым отправилась на уже знакомую сцену переговоров в Брест-Литовске. По дороге они часто задерживались из-за разобранных красногвардейцами рельсов, что было сделано против германских войск, так что делегация прибыла на место только через четыре дня. Подчеркивая тот факт, что мир был им навязан, русские приняли вид мучеников и отказались обсуждать условия мира. «Если бы император Германии потребовал в качестве столицы Москву и Урал – в качестве своей летней резиденции, русские подписали бы это не моргнув глазом», – комментировала «Мюнхенер пост». В Петрограде возникла кратковременная паника, когда от Карахана была получена телеграмма с просьбой предоставить поезд и вооруженную охрану, которую восприняли как свидетельство, что германская сторона прервала переговоры. Но ситуация прояснилась, как только была получена отправленная раньше, но задержавшаяся в пути телеграмма, и 3 марта был подписан договор о мире, по поводу чего Сокольников заявил в заготовленном сообщении, что это был мир, «принимаемый Россией вынужденно, скрипя зубами». «Это мир, – продолжал он, – который якобы освобождает расположенные на границе России провинции, но на самом деле превращает их в германские провинции и лишает их права свободного самоопределения, предоставленного им рабоче-крестьянским правительством России… Это мир, который возвращает землю землевладельцам и снова отдает рабочих в рабство владельцам фабрик. Но мы ни на минуту не сомневаемся, – заявил Сокольников, – что этот триумф империалистов и милитаристов над интернациональной пролетарской революцией – факт временный и преходящий».
