— Соедините меня по телефону с полковником Осокиным, если он дома.
— Полковник Осокин здесь, товарищ генерал, — ответил дежурный.
— Зовите!
Едва комдив успел войти в свой кабинет и снять плащ, как в дверях появился Осокин, шутливо спросил:
— Вы что же, Сергей Иванович, забыли, что сегодня выходной?
— Я решил проверить, чем офицеры штаба в выходной занимаются.
— И сразу засекли меня?
— А вы сами, полковник, перехватчик отважный.
Осокин рассмеялся.
— Ничего себе, заработал характеристику. Но я, Сергей Иванович, знал, что вы искать меня будете после посещения ракетчиков.
— Угадали, значит? Это хорошо. Только учтите, не понравились мне сегодня ракетчики. Опять все заняты рационализацией.
— Так свободное же время, Сергей Иванович, — развел руками Осокин. — Да и радость у них. Письмо из института получили.
— Вот этим письмом и меня успокоили. Пришлось поздравлять, желать успехов. Словом, раскиселились мы с вами. — Комдив внимательно посмотрел на Осокина. — А дисциплина-то у них, прямо скажем, не на уровне. Подтягивать, подтягивать нужно. Будет крепкая дисциплина, будут и новые успехи в рационализации. Что? Не согласны?
— Согласен, — ответил Осокин.
— Тогда помогайте ракетчикам, но и спрашивайте.
— Стараюсь, товарищ генерал.
— А это я уже слышал: «стараюсь», «принимаю меры». Но плана рационализаторской работы до сих пор нет.
— Будет, товарищ генерал.
— Когда?
— В ближайшие дни.
— Опять обещания. Давайте с обещаниями кончать, Аркадий Петрович.
В кабинет вошел Никола Ерош. Неловко переминаясь с ноги на ногу, доложил:
— А я вас шукаю, товарищ генерал. Разрешите?
— Что случилось, Никола?
— Ничого, все гарно, товарищ генерал. Зараз я рапорт подать хочу. Вот побачьте.
— Какой рапорт? — Комдив взял из рук Ероша бумагу, прочитал: «Прошу перевести меня в ракетное подразделение на должность увольняемого в запас механика-водителя пусковой установки». — Вы это серьезно? — удивился Мельников. — Ходили, ходили да и выходили. — Он повернулся к Осокину: — Видали?
— Признаться, не ожидал тоже, — покачал головой Осокин.
— Никаких переводов, Никола, не будет. В свободное время, как и раньше, отпускать могу. — Мельников внимательно оглядел солдата. Все на нем, от пилотки до сапог, было почищено, выглажено, будто перед парадом.
— Если хотите, Никола, можете сейчас идти к своим друзьям-ракетчикам и оставаться там до вечера.
Водитель молчал.
— Все, Никола, идите!.. — сказал Мельников. — А рапорт заберите назад.
3
— Ну где ты ходишь, Сережа? Хотя бы в выходной посидел дома! — обиженно сказала Наталья Мироновна, когда Мельников появился наконец у своего домашнего крыльца.
— Я сейчас сообщу тебе одну новость. — Она, посмотрев ему в глаза, вдруг насторожилась: — У тебя неприятность?
— Да нет у меня никакой неприятности, все нормально.
— Неправда. Я вижу.
— Наташа-а-а! — остановил ее Мельников. — У тебя в самом деле есть серьезная новость?
— Да. Полчаса назад позвонила из Москвы наша Людмила. Сегодня утром она встретилась с человеком, который только что вернулся из Вьетнама.
— И видел Володю?! — обрадованно воскликнул Мельников.
— Конечно! Оказывается, они вместе устраивали медпункт в каком-то разбитом американской авиацией селении. И Володя прямо на носилках делал операции раненым детям и женщинам. Он оперировал и даже ночью, при свете коптилок.
— Молодец! — сказал с восхищением Мельников.
— Но это ужасно — оперировать почти в темноте, — сказала Наталья Мироновна. — Неужели у них нет походных электростанций?
— Странно ты рассуждаешь. Разве не могли машины завязнуть где-нибудь в болоте? Наконец, американские летчики могли разбомбить госпитальное имущество. Ты же представляешь, какая там сейчас обстановка. Эти вандалы не уступают бывшим гитлеровским молодчикам.
Наталья Мироновна горестно поджала губы.
— Значит, и Володя наш в опасности?.. Значит, и он может оказаться под бомбежкой?..
— Ну зачем так сгущать краски, ты же знаешь, что госпитали располагаются в местах, укрытых от авиации. Тем более Володин госпиталь не военный, а от Красного Креста. Его задача — помогать населению.
— Все я знаю, Сережа, — возразила Наталья Мироновна. — Но, согласись, война есть война. Снаряды и бомбы не разбирают, где военные люди, а где гражданские...
Она молча сходила в кабинет и вернулась с газетой.
— Вот послушай, я только что прочла интервью американского летчика, вернувшегося из Вьетнама: «Я убивал чужих детей, чтобы заработать деньги. Мне хорошо платили. Теперь у меня есть деньги. Их достаточно на хорошую виллу с садом. Мои дети будут жить счастливо». Какой ужас! Какой цинизм! — Наталья Мироновна обеими руками стиснула голову. — Специально охотиться за мирным населением, особенно за детьми. И даже хвалиться этим, как спортивными успехами!
Мельников взял ее за локоть и проводил в другую комнату, усадил на тахту.
— Знаешь что, дорогая, наш сын сейчас занят святым делом: он спасает вьетнамских детей. Ты только представь себе, с какой надеждой смотрят на него те несчастные, измученные войной матери, чьих ребятишек Володя вырывает из лап смерти. Ты слышишь, Наташа?
— Прости меня, Сережа, — сказала она, тяжело вздохнув. — Но мне Володенька все время почему-то представляется в тех синих коротеньких штанишках, которые когда-то мы с тобой купили ему в большом Мосторге на Петровке. Ты, наверно, позабыл, а я все, все помню. Он тогда весь вечер маршировал в обновке по квартире, как на параде, и приговаривал: «Иду на фронт! Иду на фронт!» А ты смеялся и говорил ему: «Опоздал, сынок...»
— Потом эти штаны, кажется, сгорели под утюгом, — улыбнулся Мельников.
— Верно. Мама оставила на них раскаленный утюг.
— А Вовка закатил нам концерт по этому поводу.
— Верно, Сережа, верно. Ну, я рада, что вести от Володи есть и что он жив, жив...
Она сильно сморщила лицо, чтобы удержать слезы, но не удержала, закрыла глаза ладонями.
— Наташа-а-а! — ласково сказал Мельников. — Перестань!
— Все, все, не буду больше, — справившись с собой, пообещала Наталья Мироновна. Она встала с тахты и, подойдя к зеркалу, вытерла платком щеки, слегка припудрила под глазами. Повернувшись, сказала с чуть приметной улыбкой: — Вот видишь, я держусь молодцом?
