Сияние продолжало плясать. Полосы рассеянного света сгустились, оторвались от горизонта и, свернувшись лентой, заиграли свежими красками.
— Теперь чуточку лучше, — отметила Танечка равнодушно, — режиссер перестроил мизансцену. Правда, недурной у него осветитель? — Не дожидаясь ответа, сказала: — Покажите, как вы устроились? Не понравится, перетащу к себе.
— Не знаю, как… — Дмитрий Ильич запнулся.
— Думаете, глухая провинция и люди не могут вести себя, как люди? — Она подтолкнула его и повела по лестнице вверх.
На втором этаже отдышалась, расстегнула воротник шубы, поправила кофту.
Она стояла близко от него, выше на ступеньку. Он чувствовал запах духов.
— Пошли дальше! Не вздумайте меня обнимать, — засмеялась. — В этих вопросах я сама проявляю инициативу.
— Забавно. Вы или…
— Или ненормальная, или штучка? — перебила она. — Это хотели сказать? Отвечу. И то и другое.
Татарка открыла дверь, исподлобья оглядела гостью.
— Вы к кому, гражданка?
— К нему, молодушка. К нему. Здравствуйте, милая, — сунула руку привратнице и, напевая, зашагала по коридору. Хлопала варежкой по дверям: — Люкс, люкс, полулюкс. Сюда вас разместили? Полулюкс?
— Не угадали. В пролетарской.
— Флотское гостеприимство! Если без широких галунов — в конуру.
В комнате потянула носом, поморщилась:
— Мой благоверный сказал бы: параметр пара не тот. — Повела плечами. — Снимите. Жарко.
Оставшись в пунцовой кофточке и шерстяной юбке, присела к столу, щелкнула сумкой, закурила сигарету «Астор». Пачку с каким-то важным стариком иностранцем небрежно бросила на стол. Увидела водку. — Налейте-ка, — попросила она, — вы еще не начали? Разве вас не посещал розовый старый поросенок?
— Какой такой поросенок? — переспросил он, хотя сразу понял — имеется в виду Белугин. — И почему старый?
— Вы не спрашиваете, почему розовый?
— Если поросенок, значит, розовый, — Дмитрий Ильич поддался ее шутливому тону. Отвинтил пробку, ополоснул граненый стакан. — Полный или половину?
— Спрашиваете! Конечно, полный.
— Да? Пожалуйста! Осторожно, чтобы не расплескать.
— Поставьте и налейте второй.
— Второго нет. Кликну молодушку.
— Не надо, — указала на латунный наконечник бутылки и проследила не за его руками, когда он наливал, а за выражением лица. — А вы ничего… Митенька! Ваше здоровье!
— Помилуйте, Танечка. Вы же просили стакан!
— Стакан вам. Вы мужчина. Давайте не ломайтесь. Надоели мне до смерти беспорочные мужья. Скучно с вами. Забыли пушкинские времена. Эх вы, мужчинки!..
Она настойчиво заставила его выпить. Молча, сосредоточенно выкурила еще сигарету.
В окне продолжало плясать ртутное флуоресцирующее пламя. Она попросила погасить лампу. Притихла, наблюдая за быстрыми изменениями светотени. Ее освещало только с одной стороны, отчего резче очерчивался восточный профиль смуглого лица.
— Юганга. Ворота четырех океанов! Как еще! А мне здесь тоскливо до жути. Я жена моряка. Как невыносимо! Кто понимает, что такое жена моряка? — Она встала, крутнулась на одной ноге, нарочито свалилась на руки Дмитрию Ильичу. — Ну, целуйте!
Он принимал все за шутку.
— Целуйте, Митенька! — И сама притянула его к себе, прижалась губами, поспешно высвободилась, переменила тон. — Все! Хорошего понемногу. Подайте мне шубу и проводите. Увидят? Ерунда. Ужинать с Белугиным? Ах да, ужин с Белугиным пропустить нельзя. Тогда ладно. Завтра прибывает начальство, подумаю, кого из них пригласить. И вас прошу… Я выйду отсюда одна. Отменяю прежний приказ — не провожайте!
6
За ужином Белугин держался несколько странно. Задавал отвлеченные вопросы о преимуществах командированных и рассказал пару случайно возникших неприятностей из-за вольного обращения с дамским полом. Попытки уйти в другую область не удались. Раздосадованный полунамеками, Дмитрий Ильич попросил своего спутника объясниться без всякого лукавства.
— Что же, дорогой мой, если ва-банк, так ва-банк. — Белугин игриво подморгнул, приблизил губы почти к самому уху Дмитрия Ильича. — Не удалась мне моя тактика. Не сумел все же изолировать вас от этой особы. — Белугин отвалился, возле глаз сбежались смешливые морщинки. Он выжидал реакции на свои слова. И, судя по багровой краске, прихлынувшей от ушей к щекам и надбровьям Ушакова, и минутному его онемению, атака завершилась успешно. — Тактически грамотная оказалась, просочилась, — Белугин подхихикнул и, не поднимая смеющихся глаз, принялся крутить хлебный шарик между двумя перекрещенными пальцами. — Пробовали покатать шарик между двумя пальцами? Шарик один, а кажется — два.
«Ишь, надсмотрщик, — размышлял Ушаков, катая шарик. — По собственной инициативе, ради покоя чужой семьи или?..»
Отделаться молчанием не удалось. Белугин пошел в открытую:
— Надо локализовать происшествие разумно. Ради Лезгинцева. Забега́ла? Забега́ла. Здесь все на виду, как мухи на блюде. Не отнекивайтесь. Сыграйте полную наивность этакого безупречного мужа и отца континентального семейства. Ее тоже следует предупредить. И не медлить. Если другие нашепчут, спектакль не поможет.
— Послушайте, товарищ Белугин, — резко остановил его Ушаков, — у нас с вами, на мой взгляд, сложились неверные отношения… — Он помолчал, выпил воды, смахнул со стола проклятый шарик. — Я приехал сюда не как жуир, а ради дела. Я не хочу, не желаю вникать в семейные дрязги. И тем более становиться одним из персонажей того самого спектакля, о котором вы говорите. На кой черт вы потащили меня к Лезгинцеву, вовлекли в заколдованный круг! Кому это нужно?..
— Дмитрий Ильич, прошу извинить, — Белугин умоляюще сложил руки на груди. — Разве я вас в чем-то упрекаю или подозреваю? Я хочу предвосхитить сплетни, найти разумный выход…
— Откуда выход? — Ушаков пристукнул кулаком по столу. — Зашла? Зашла. Что из этого? Почему сразу скабрезные выводы? Если хотите, следственные подробности…
Белугин покорно выслушал сбивчивый рассказ, согласно кивая головой, как бы утверждая вполне приемлемую версию для заметания следов.
Пришлось рассказать о северном сиянии, об офицерах, о Васильке Акулове, о сравнениях со льном и шелком. Подробности окончательно убедили многоопытного Белугина в том, что у журналиста и в самом деле рыльце в пушку. К тому же мимо его проницательного взгляда не прошла початая бутылка в гостинице, виноватая запальчивость, да и «молодушку» нельзя было сбросить со счета.
— Понятно, — выслушав все до конца, сказал Белугин. — Если бы вот так объяснить мужу, исчерпано. Но мужья не идут на откровенность по вполне понятным причинам. Они следят, подозревают, мучаются, самоедствуют… Чего вам объяснять, сами знаете. Офицеры видели вас вдвоем, кто-то заметил, как она нырнула в подъезд, пошли шушукаться. Притом Танечка не просто домохозяйка с авоськой, а львица… Нам надо решить… Вы чем-то недовольны?
