Войдя первым и заметив адмирала, Ваганов шагнул к нему с улыбкой.
— Милейший адмирал! Рад до бесконечности. — Он старался заглянуть в глаза привставшему адмиралу и с таким же радушием обратился к Ушакову: — Наслышан о вас. Жаль, мы не подлежим оглашению, я бы вам таких сюжетов подкинул! Все бы от зависти померли.
— Прежде всего — ваши противники? — съязвил Топорков.
— Нет, моих противников так легко не осилить. Я имею в виду коллег Ушакова. — Ваганов налил себе водки. — Вы думаете, только среди нас вспыхивают сражения? Творческая среда также находится в состоянии вечного брожения. Ваше здоровье, Танечка! — Он запрокинул голову, выпил залпом, крякнул нарочито.
Судя по всему, ему приходилось бывать здесь, и вел он себя нагловато, по-свойски.
— Разрешите представиться, некто Бударин. — В дверях стоял с полушутливым поклоном, руки по швам, моложавый вице-адмирал с колодкой орденских планок шириной с добрую ладонь.
Поклонившись, Бударин прошел к дивану, устроился возле валика и продолжал наблюдать, не вступая в беседу. На его несколько помятом лице бродила усмешечка, перекатываясь из одного уголка рта к другому. Возраст его можно было угадать только по отяжелевшему подбородку, по складкам возле ушей и на шее и вяловатости его тонких губ.
К вице-адмиралу Бударину относились по-разному. Никто не отрицал его значительных заслуг, в частности, по первым рекордам автономных походов советских подводных лодок. Бударин с годами внешне оставался таким же энергичным, веселым человеком с привкусом моряцкой грубоватости. Одних это шокировало, других, не умевших распознавать подлинного демократизма, устраивало. Такой, по их мнению, мог быть ближе к матросу. Не всегда это оправдывалось. Матросы современного флота умеют ценить деликатность и утонченность своих командиров. Соленая, плоская шутка или откровенный матюк отнюдь не сближают. В войну Бударин командовал крупными соединениями, умело высаживал дерзкие десанты, участвовал в освобождении придунайских стран Европы, заслужил звание Героя.
Когда Ваганов учтиво преподнес ему водки, выпил, от закуски отказался:
— Разрешаю столь бесцеремонно исключительно из-за крепчайшей наружной температуры. Сорок здесь — сорок там.
— Пожалуйста, никаких церемоний, Семен Прокофьевич! — Танечка разлила еще, предложила Ушакову и Стучко-Стучковскому: — Прошу немедленно уравновесить наружную и внутреннюю температуру! — Она выпила, постучала краешком рюмки по ногтю большого пальца. — Ни одной капельки!
— Браво, Татьяна Федоровна! — Ваганов похлопал в ладоши, обратился к Ушакову: — Не правда ли, как она мила! В ее присутствии чувствуешь себя комсомольцем. Годы так и улетают с твоих плеч!
— Какие там у вас годы, — сказал Бударин, — не хвастались бы!
— Как какие? Пятьдесят стукнуло.
— Пятьдесят? — Бударин передернул плечами, усмехнулся: — Не поверил бы. Видно, в роду все такие.
— Мой род идет не то от греков, не то от немцев. Бисмарки и Одиссеи! — Ваганов смаковал крупные маслины: — Отборные. В соламуре. Фирма Данекс, Афины. Угадал, Лезгинцев?
— Не знаю, — глухо ответил Лезгинцев, присевший возле Топоркова с усталым, безучастным видом.
— Надо знать! Скажите Гневушеву, чтобы обязательно прихватил дюжины две банок Данекса. Отличнейшие маслины. Пушкин о них писал в Одессе. Запомнили, Лезгинцев? Данекс, Афины!
Лезгинцев угрюмо промолчал, повертел в руках сигару и передал Бударину, закурившему ее с особым шиком.
— Насчет маслин вношу поправку, товарищ Ваганов, — сказал он, выпуская первый клубочек дыма. — Сколько ни плавал на подводных лодках, в глаза не видел ни одной маслины. Нет в штате маслин, товарищ Ваганов. И Гневушев бессилен, как бы вы ни хвалили свой греческий товар.
Лезгинцев благодарно глянул на Бударина, сказал:
— И я за всю свою службу маслин не ел.
— Кирилл Модестович, мы так рады, — постаралась смягчить Танечка, — Гневушев обязательно захватит именно таких маслин. Они чудесные. Как масло. — Съела одну. — Юра, займи гостей, не сиди истуканом. Мне нужно… Понимаешь? Я хозяйка. У меня нет вестовых.
Ваганов остался доволен вниманием хозяйки. Его восточные глаза блестели, седина на висках красиво оттеняла темную кожу. Полные губы были полураскрыты, обнажали правильный и плотный ряд белых зубов, которыми он, по-видимому, гордился. Могучий его торс обтянула замшевая куртка. Принявшись рассказывать о каком-то иностранном ракетном катере, он продемонстрировал скорость его хода на «молнии» своей куртки:
— Мчится, подлец! Ракетоноситель с ракетными двигателями. Штучки придумали, я вам скажу. И все потому — не нужно бегать, доказывать, утверждать. Если — да, значит, да! А то я пришел в одно высокое учреждение, аллах иль аллах! Гляжу, на калориферах папки с неподписанными бумагами, проектами. На очереди… Аллах иль аллах!
— Загибает, — недружелюбно бормотнул соседу Стучко-Стучковский, — такой выдавит любую подпись. Нажмет коленкой на диафрагму — не никнешь… Не люблю я этой дурацкой манеры обязательно капать на нашу организацию. Под водой мы лучше их плаваем. В космосе и в атмосфере — не хуже. Недра лучше. Где у них Тюмень или якутские алмазы? Есть у нас этакая холопская привычка барина бранить… — Стучко-Стучковский разгорячился, обратился к Ушакову: — От рабов сохранилось. От крепостничества или от нашей расейской привередливости. Вот он взял маслину — и ну ее прославлять. Противно. Я эти маслины в рот не возьму. Меня в концлагере их жрать не заставишь. Ракетоноситель. Как молния. Да наши ракетные катера лучше любых! А какие эскаэры!..
— Вы ближе, ближе присмотритесь к Стучке, — посоветовал Топорков, — один из моих любимцев.
Ваганов снова завладел вниманием присутствующих. Он хвалился на пари разорвать колоду карт на восемь частей.
— Был до него один великосветский шалопай, великий князь Михаил Александрович, тот на шестнадцать частей рвал колоду, — сказал Топорков. — Только у этого других дел по горло.
Дмитрий Ильич, заметив, как волновался этот сдержанный человек — у него пальцы подрагивали и речь спотыкалась, — сказал:
— Не судите его слишком строго, Лев Михайлович. Все наигранно. Да и ныне модно стало…
— Что модно? — гневно перебил его адмирал. — Вы тоже за безапелляционный нигилизм? Простите, самоедством заниматься не намерены-с! — он завершил решительным взмахом руки.
— Я с вами полностью согласен, Лев Михайлович, — переждав несколько секунд, сказал Дмитрий Ильич, — и мне приятно…
— Ну что ж, слава богу, что вас не расшатали, — суховато произнес адмирал. — А ежели накренитесь, на нас не надейтесь. Мы не в силах каждое дерево подкреплять этими, как их садовники называют, чатамами?
Стучко-Стучковский неодобрительно взглянул на Ушакова, обратился к погрустневшему адмиралу и затеял с ним учтивый профессиональный разговор, судя по всему, с единственной целью — вернуть своему наставнику доброе расположение духа.
