Флот строился, строился с невероятным расходованием сил. Надо было не только не отстать, надо было перегнать… Сознание людей, прежде всего флотских, подвергалось испытаниям. Психологическая ломка была не менее сложной, когда оснащалась доктрина, опять-таки новая, потребовавшая денег и денег и, конечно, напряжения изобретательской и технической мысли. Раздвигался диапазон обычных представлений, рушились иллюзии, и, если бы не подхватили крепкие руки, неизвестно, что угрожало бы — бег на месте или прозябание. Многое, естественно, решалось за кулисами, охранялась тайна превращений, главный постановщик ставил отнюдь не комедию на сцене истории, драматические положения следовали одно за другим, нависала трагедия века…
— Наша деятельность — слагаемое большой суммы, — считал Куприянов, — но никто из нас не призван играть роли только статистов. Человек, порученный нам, должен все понимать, и тогда ему легче отвечать, и он не побоится трудов и лишений. Каждый член нашей команды обязан представить свое место не только у своего механизма. От отцов — к детям. И не просто эстафета. Это не примитив, не бег по кругу, угода зрителю не учитывается. Традиции — это кровь отцов. — Куприянов был взволнован и строг. Его лицо стало жестоким, исчезла мягкость черт и жестов. — Помните беседу с гидроакустиками? Отцы наших матросов были у высот Севастополя и стен Сталинграда, у Балатона и в Берлине, на Шпрее и Дунае… В походе мы расскажем, как все было там, где кровью решалось… Будете в библиотеке, подберите материалы географического плана, все, вплоть до Миклухо-Маклая, японских и американских мемуаров о войне на Тихом океане, Джека Лондона, всякие там Соломоновы острова, атоллы, Жюля Верна о капитане Немо, Васко да Гама, Колумба, Магеллана, Кука, Пири. По Африке, может быть, отыщите Стенли, Ливингстона. Отчеты гидрографических экспедиций я попросил у адмирала Топоркова. О Витусе Беринге, по истории Аляски, данные по течениям, не атласы, а путешественников, ученых. Про Австралию что-нибудь, о кенгуру, о Саргассовом… — Куприянов попросил ознакомиться со списком. Затем легонечко потянул к себе бумажку, спрятал. — Не откладывайте в долгий ящик.
В библиотеке подбирала книги милая белокурая женщина с тихим голосом и плавными движениями рук.
— Мы сами упакуем книги и отправим в политотдел. — Она пояснила: — Мой муж Акулов. — Перебрала книги, подняла глаза тургеневской барышни. — Весь земной шар… Вы писали в одном из очерков, что у нас добрые лица? — Она подала на прощание руку и сказала, не дождавшись ответа: — Все же вы не увидите кенгуру.
— Я расскажу о кенгуру…
— Только в другой раз напишите, что у нас бывают и печальные лица.
Промерзший до костей, Дмитрий Ильич добрался до своей койки и залез под одеяло. Грохотало море, казалось, где-то близко проносятся поезда. Из репродуктора струился невероятно далекий, будто из другой галактики, голос Козловского.
Дмитрий Ильич искал связей с оставленным миром, где десятилетиями утрясались взаимоотношения, культура, вкусы. Он обращался к тем, кто прошел впереди. Что думали они?
«Позади лежало то, что мы именуем цивилизованным миром, ставшим для нас теперь совершенно бесполезным. Впереди простиралась безжизненная пустыня, через которую я должен пробить с е б е дорогу для достижения м о е й заветной цели».
Первооткрыватель подчеркивал свой эгоцентризм. Он строил планы с расчетом сохранить с в о и силы и с а м о м у ступить на полюс. С этой целью он рассчитывал смены упряжек, постепенно отсеивал белокожих, оставляя только эскимосов. И наконец один, именно он, «мистер Вест», должен был воткнуть древко флага в заветную точку.
«Позади меня лежало все, что может быть близко и дорого человеческому сердцу: семья, друзья, дом и все те ассоциации и интересы, которые связывают человека с себе подобными. Впереди меня лежала моя мечта, конечная цель неотразимого импульса, гнавшего меня в течение двадцати трех лет вперед, заставляющая меня снова и снова вступать в бой с застывшей преградой великого Севера».
Все же велик человек цели!
Фанатическая одержимость привела к признанию. Сколько таких же остались в безвестности, хотя жили в той же стране, с таким же правом мечтать, стремиться и достигать!
«Рузвельт» плыл мимо арктического кладбища у бухты Мельвиля, где погибли шотландские китобои. Экипаж «Северной звезды» командора Саундерса искал Франклина. Корабль экспедиции Хола назывался «Поларис».
Теперь «Поларис» стал символом смерти. Шестнадцать ракет с ядерными боеголовками на каждой субмарине…
Козловский не пел. Уже захлебывался от восторга комментатор хоккейного матча, пытавшийся взбудоражить планету куском твердой резины величиной с банку из-под ваксы.
Двадцатилетний парень рассказывал о своей экспедиции на ледяной щит Гренландии:
«Каждый из нас, четырнадцати участников, в тайниках души готовился к проверке своих личных качеств, к упорной борьбе, к лишениям и опасностям. И все это выпало на нашу долю. Мы всегда вели себя вполне непринужденно, и нам не стоило никаких усилий ладить между собой. Это тем более удивительно, что и по темпераменту, и по вкусам мы, в сущности, не имели ничего общего».
Ушаков тревожно заснул.
И это были его последние два часа на суше, в Юганге.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
1
Командующий флотом прибыл в Югангу в двенадцать часов и, проведя на базе весь день, в полночь спустился к пирсу, где стояла лодка Волошина.
Вслед за ним в лодку прошли член Военного совета, заместитель командующего, бывший командир соединения подводных подлодок и два адмирала из Москвы.
Как и положено, никого из членов семей не было: ни жен, ни отцов, ни детей.
Пока начальство ходило из отсека в отсек, оставшиеся на пирсе постукивали каблуками, согревая озябшие ноги, дули на пальцы. Разговаривали мало, темы иссякли, да и губы смерзались.
Присутствие командующего не только придавало вес заданию, но и заставляло непосредственных исполнителей нервничать, проверять неоднократно проверенное, ждать всякого и тем самым лишать себя радости, которую начальство хотело доставить им своим посещением.
Все с облегчением вздохнут, когда кончатся формальности, иссякнут наставления и после тривиального «больше воды под килем» лодка отвалит от пирса.
Пока все протекало благополучно. Командующий остался доволен подготовкой, внешним видом людей, их настроением. Обычно молчаливый и замкнутый, сегодня он находил нужные и теплые слова для одного, другого, третьего. Его далеко не сентиментальное сердце тронули молодые сосредоточенные лица, как бы успокаивающие своего командующего. Момент был напряженный.
Командующий внимательно выслушал рапорт Лезгинцева, протянул ему руку. По долгу службы он знал все о Лезгинцеве и поэтому счел своей обязанностью повидать его и рассеять свои опасения.
На мостике комфлота полуобнял Волошина и, чтобы не выдать своей слабости, торопливо сошел на пирс, оправился от волнения, и потеплевшее при прощании лицо его стало строже и неприятней.
