Скалистые берега круто падали в море.
Волошинская лодка внешне напоминала одно из безобидных морских животных. Кит? Голубой кинвал? Нет, пожалуй, касатка. Приподнятый обрезанный нос, притопленный хвост и бородавчатые наросты на черном, будто кожей покрытом теле.
Сверху — положенные по правилам белые якорные огни, один на корме, другой на носу. Дополнительные швартовые концы убраны. Теперь лодка стоит, связанная с берегом всего двумя стальными тросами, накинутыми на металлические палы. О, как это мало и, кажется, ненадежно для такой громады!
На мостике — старший помощник Гневушев. На носу и корме — швартовые команды, с той и с другой стороны по четыре матроса с офицером. Матросы в таких же альпаковых куртках, как и их командиры, только имеют отличительную примету — оранжевые спасательные пояса, словно латы, прикрывающие грудь.
На пирсе — всего один человек, последний и первый из команды «Касатки», Волошин. Командующий дает напутственные указания, пожалуй, это просто теплые слова человека человеку. Оба внутренне взволнованы и потому напряжены. Ни тот, ни другой не открывают своих чувств: они военные, и внешние проявления их чувств скупы.
— Желаю счастливого плавания, командир! — командующий крепко пожал руку. Секундная пауза — обнял Волошина.
— Прошу разрешения начать движение, товарищ командующий!
— Добро!
— Есть! — Волошин поворачивается и поднимается вверх по сходне. Его походка увалиста, на нем яловые сапоги, меховые штаны, альпаковка с белым воротником, каракулевая шапка.
Поднявшись на мостик, Волошин скомандовал:
— Старпом, убрать сходню, отдать швартовы!
— Есть! — Гневушев репетовал по электромегафону: — В носу, убрать сходню! — Голос его усилен и слышен далеко — на полкилометра в окружности.
Матросы, находящиеся на пирсе, берутся за поручни и стаскивают сходню с корабля. Слышится скрип валика. Звуки особенно отчетливы.
Проследив за сходней, старпом дает один короткий свисток: «Отдать носовой конец!» — и, развернувшись в сторону кормы, два коротких свистка. Носовая и кормовая швартовые команды быстро втягивают стальные концы на борт подводной лодки, оставляя их на палубе, и выстраиваются лицом к пирсу.
Старпом наклоняется к микрофону, командует:
— Выключить якорные и включить ходовые огни! Записать в вахтенный журнал: снялись со швартовов, выключены якорные, включены ходовые огни, хода и курсы переменные.
Лодка медленно отходит кормой от пирса. На мостике — командир, старпом. Появляется могучая фигура штурмана. Забурлили винты.
Все оставшиеся продолжали молча глядеть вслед удалявшейся лодке. Зеленый огонек скрылся, появился красный. Кильватерный бурун изменил свою форму, с шумом встретились две волны, разбились друг о друга, чешуйчато сверкая, покатились к берегу.
— Верхнюю палубу к погружению приготовить! — Волошин отдает приказание самым обыденным, спокойным голосом, чуть повернувшись к Гневушеву, поджидавшему именно эту привычную и необходимую в данном положении команду.
Повторение отданной команды происходит уже не голосом, а свистками, как бывает при хорошо слаженной корабельной службе. После третьего короткого свистка, вылетевшего вместе с клубом пара из крепко сжатых губ Гневушева, матросы рассыпаются по палубе и принимаются убирать швартовые концы на вьюшки, похожие на огромные шпульки.
После того как убраны концы и задраены все лючки на палубах, от командиров швартовых команд поступают четкие доклады на мостик о готовности носовых и кормовых надстроек к погружению.
— Все вниз! — командует Гневушев.
Дробный стук каблуков по металлическим листам надстройки. Команда быстро проходит в двери рубки.. Люди поднимаются по трапу к единственному теперь отверстию, ведущему вниз, — рубочному люку — и исчезают.
— Разрешите объявить боевую тревогу, товарищ командир? — спрашивает Гневушев.
Волошин кивает и продолжает стоять в той же позе, наблюдая за обстановкой.
И снова нажатие тангеты микрофона — прямо ладонью, рукавицей: «Внизу! Боевая тревога!»
На мостике слышен густой, слегка вибрирующий, с басовитыми оттенками звук ревуна. С того момента, как затухли последние звуки сигнала и в лодке все заняли места по боевой тревоге, начался сложный маневр выхода из бухты, законно именуемой на морском языке плаванием в узкости.
Лодка попала в тень скалистых высот, ее очертания размылись, и, наконец, кормовой гакабортный огонь как бы послал прощальный лучик в сторону оставшихся на пирсе и скрылся за мысом.
— Сколько раз провожаем, а привыкнуть не могу, — сказал член Военного совета с грустной улыбкой.
Командующий добро взглянул на него, поглядел на своего заместителя, пытавшегося сохранять во всех случаях жизни непроницаемое лицо, на командира подразделения, посапывающего пустой трубкой, и пошел ровным, устойчивым шагом. Все подтянулись, выпрямились, как бы «взяли ножку», и каждому стало привычней и легче.
В салоне был приготовлен чай. Командующий сидел рядом с одним из приехавших из Москвы адмиралов и с досадой выслушивал его розовые предположения о выполнении задания. Хотя к походу готовились давно, все же нельзя искушать судьбу и раньше времени праздновать победу. Если плавание подо льдами было не ново, то проход через пролив Беринга зимой осуществлялся впервые. Одни верили, другие категорически отвергали возможность зимнего форсирования мелководного, замерзающего пролива. Отдушина в Тихий океан была ненадежная, и легче всего было бы отказаться и не рисковать.
Были приняты меры с целью обезопасить жизнь людей и сохранить первоклассный подводный корабль, предусмотрены сотни случайностей. Однако успех будет зависеть прежде всего от командира корабля. Командующий верил Волошину, и не потому, что тот писал книги и защищал диссертацию. Будучи сам человеком высокой организации и твердой воли, командующий ценил эти качества в своих офицерах. Современная техника молниеносно и безошибочно решала задачи лишь в том случае, если ею правильно распоряжались. В любую минуту роботы могли отомстить. Их надо держать в узде, управлять умелой и крепкой рукою. Это выполнял экипаж. А командир стоял над всем. Ему должны были беспрекословно верить.
— Пройдут Берингом, а за Командорами можете спокойно перевернуть подушку прохладной стороной, — продолжал адмирал. — Я уверен, Волошин пробьет окошечко, пробьет…
2
По обеим сторонам извилистой губы поднимались похожие на гигантские шлемы голые холмы, покрытые у своих подошв толстой корой грязного ноздреватого льда. Перепады между высотами и расщелины были затянуты языкастыми потеками ледничков, спускающихся к морю и образующих нестойкий береговой припай, постоянно разламываемый водой и ветрами. Казалось, нет ничего скучнее и безотраднее подобного пустынного и угрюмого пейзажа, и все же эта природа возбуждала неясные томления, приводила к какому-то высшему оцепенению всего организма, приятному и в то же время тягостному.
