— Сколько вы взяли звезд для определения места?
— Две, товарищ командир. — Встретившись с холодным взглядом, добавил: — Под очень хорошим углом, товарищ командир.
— Мало. — Волошин ничем не проявил своего недовольства — ни голосом, ни жестами, — и все же штурман побранил себя за поспешность. — После такого плавания нужно было взять три звезды, товарищ штурман… — Он развернул перископ, повторил те же самые операции, добавил третью звезду. Цифры. Волошин сличил их, повел рукой, как бы прося извинения — несовпадение было незначительное.
Стучко-Стучковский лукаво подморгнул наблюдавшему за ними Ушакову. Волошин приказал вахтенному офицеру подать вахтенный журнал и сделал в нем запись широты и долготы… «Место определено по взятию высот трех светил, — перечислил их, — полученное место принять за исходное для дальнейшего счисления».
Стальной ствол перископа возвращался в свое гнездо. Лодка погружалась. Мовсесян доложил сведения по связи. Командование прислало «добро».
«Касатка» направилась к подводным воротам двух океанов, чтобы впервые в истории флотов всего мира рискнуть пройти наглухо скованный пролив, разделяющий главные континенты.
11
После отбоя, отрадно прозвучавшего по радиотрансляционной сети, Ушаков оставил центральный пост и направился в кают-компанию. Напряжение, связанное с подвсплытием, передалось и ему. Подъем сменился усталостью. Ноги будто развинтились.
В кают-компании были сменившиеся с вахты офицеры. Исмаилов и Кисловский пили кофе, другие заправлялись поплотнее. Старпом молчаливо солонцевался твердой воблой. Но самое большое наслаждение испытывал доктор, уединившийся с запотевшей бутылкой «сильванера». Свою суточную норму в пятьдесят граммов сухого вина он предусмотрительно объединил в нечто весомое. И теперь все только слюнки глотали, искоса наблюдая за ним.
— Если в настроении, предлагаю промочить горло. — Хомяков королевским жестом пригласил Дмитрия Ильича.
— Ваше великодушие, Виталий Юльевич, меня трогает до глубины души, — Ушаков крестообразно сложил руки на груди, поклонился.
— Располагайте полубокалом. Обещаю твердо — не доведу вас до положения риз…
— Шикарно! Точь-в-точь в Букингемском дворце, — хмуро съязвил Гневушев и старательно собрал остатки от воблы в тарелку. — Мне бы с устатку, товарищ доктор?
— Нет! Неразумно. — Доктор отодвинул бутылку.
— Четыре часа пролетели как одна минута, — сказал Ушаков.
— Какие четыре часа? — переспросил доктор, занявшийся шуточными препирательствами со старпомом.
— Последней вахты.
— А-а… — Доктор отреагировал слабо. — Вы были в центральном?
— Да.
— Потому и пролетели. А я торчал внизу, по боевой, в своей клетке. За это время пришлось наложить одну повязку. Вахтенный турбинист сорвал кожу на пальце гаечным ключом. — Доктор отпил глоток вина, причмокнул влажными, красиво очерченными губами. — Продукт земли и солнца, чего мы надолго будем лишены.
— На некоторых лодках возят родную землю.
— В пакете из целлофана. Ерунда. Придумано сентиментальными береговиками. — Доктор говорил небрежно, не повышая голоса, упрекая тех, кто пытается заставить человека, исполняющего необычные функции, задумываться, искривлять свою психику и тем самым мешать выполнению долга. — Если подводник или пилот на сверхскоростной машине начнет забивать себе голову тем, что может с ним произойти, беды не оберешься. Земля в пакете, ладанка с пеплом на груди, а раньше крестики материнского благословения, иконки Николая Мирликийского — покровителя моряков. Здесь своя планета, — утверждал он более энергично, — сгусток коварства и мудрости всего человечества. Предельно изощренная механика. И она в руках твердых и умелых! Никакого размагничивающего слюнтяйства, а тем более страха, абсолютная уверенность в конечном достижении цели. Вы заметили, как настроены матросы и офицеры? Они работают, а не психоанализируют. Отними у них занятость — и неизвестно, что получится. Пока они делают — они верят себе, технике, товарищу, командиру. Их автогеном не отделишь друг от друга… Никто не проходил Беринг зимой. Ну и что? От ворот поворот? Прикажи им переложить рули на Югангу — затоскуют. У них появился азарт. Хорошо или плохо? Не знаю. Хотя я всегда стою за горячую кровь, а не за рыбью жижицу…
Вино приобретало особые запахи и вкус. Светлые гроздья, коричневая лоза, подвявшие мягкие листья, стук мотыги по каменистой почве, девушки со смуглыми икрами, прогретые солнцем шляпы из тонковаляного руна…
Прочный корпус лодки подрагивал. Слышался ритмичный, устойчивый гуд. На переборке мягко шелестел вентилятор.
Доктор цедил вино через зубы, увеличенные и окрашенные голубым стеклом бокала. Глаза у него были скучные, с дымкой. У доктора невеста, активистка из общества «Знание». Беленькая, шустрая, обидчивая, в очках.
Доктор мимоходом познакомил с ней Ушакова. Она тут же потребовала уговорить своего жениха «бросить дурацкие лодки… пока не поздно». Хомяков лодок не бросит, а девушка, пожалуй, не откажется от жениха, несмотря на свою строптивость. Из плавания доктор возвратится с добротным багажом, напишет научную работу, защитит кандидатскую. У него все впереди. У Командоров, если они не застрянут, доктору исполнится всего тридцать один год. Конечно, подзадержался он в холостяках, необходимо было бы раньше устраиваться… Рассуждая подобным обыденным образом, Дмитрий Ильич уравновешивал самого себя. Ему не хотелось настраиваться на отрешенность. Всех связывали с землей слишком прочные нити, чтобы нелепая случайность могла порвать их.
Доктор по-своему истолковал задумчивое молчание собеседника, пощупал пульс, попросил его зайти измерить давление.
— Как вы себя чувствуете?
— Вполне сносно.
— Не обманывайте, — доктор не отпускал свой палец от запястья Дмитрия Ильича, — средне. Вяловатый пульс. Вам показывал свое хозяйство Юрий Петрович?
— Да… — Вопрос Ушакову показался подозрительным. — Заметно, что ли?
— Не беспокойтесь, Дмитрий Ильич, биологическая защита надежна, проверена. Во всяком случае, безопасна для тех, кто не забирается в дебри.
— Что вы подразумеваете под дебрями?
— Ну, вот видите, вы уже и всполошились. — Доктор с сожалением оставил бокал. В бутылке было пусто. — Нечего греха таить, мы живем в домике с атомным отоплением. Отсюда сами делайте выводы. Лезгинцев учит других: «Ни цвета, ни запаха радиация не имеет!» А сам как ведет себя?
— Пример для других, — попробовал возразить Ушаков, рассчитывая на дальнейшую откровенность. — Всегда считался тот храбрецом, кто не кланялся пулям.
— Храбрый тот, кто ведет себя так, как нужно, — уклончиво возразил Хомяков и запнулся, заметив порывисто вошедшего Лезгинцева.
— Послушайте, доктор! Если вы не намерены заполучить себе пациента, немедленно отпустите его. Ему отдыхать надо…
