* * *
Он не заметил, где потерял его. Вот только что он был рядом и вдруг – никого. Одна дорога, кусты ежевики по краям, а где-то рядом, внизу, шум горной реки. В лунном свете все казалось плоским и ненастоящим. Да и Он сам оплошал, как всегда поддался искушению, выспрашивал – грубовато, прямолинейно. Ничего Джованни не знал. Знал Старуху и Маку. Знал о какой-то «линзе» в картине, которую они якобы проходили. Больше ничего не знал. Может, просто не помнит, думал Он. Не осознает, не ведает, не понимает. Может, когда они становятся людьми, они все забывают.
Африканец все так же вздыхал от сытости. С ним творилось что-то неладное.
Он присел. Прижал его к себе и вдохнул запах шерсти – привычный и родной. Пес ткнулся мокрым холодным носом и лизнул в щеку.
– Ты уж не подведи меня, – попросил Он его и подумал, что делает глупость, что надо уйти, бросить помыслы о ружье и уйти. Теперь воспоминания о Маке волновали его не больше, чем шум реки.
В свете луны останцы торчали на фоне неба, как зубы сказочного дракона.
Козеда вынырнул откуда-то сбоку. Вынырнул, застегивая штаны и продолжая прерванный разговор:
– Феодосия рассказывала… Я сразу смекнул… Я самый умный… «В целях безопасности», говорит… «Будем стеречь!». А сама ничего не может…
– Что же ты сделал? – спросил Он у него, холодея внутри.
Все это ему не нравилось. Не нравилось, что его куда-то и зачем-то ведут, что они вместе с Африканцем зависят от ненормального итальянца, что они зря доверились ему.
– Ты чего! Ничего не делал. Мне чужого не надо…
– Молодец, – похвалил Он его и подумал, что они и без него нашли бы ружье Падамелона.
– Феодосия меня учила никому не верить, даже себе… Но я хитрый. Я ей сразу сказал, я не знаю, где ружье…
– Ну и правильно, – еще раз похвалил Он его.
Был он весь таким правильным и честным, какими бывают одни дураки, не понимающие различия между необходимостью и реальностью, между правдой и полуправдой.
Ну и ладно, думал Он, лишь бы ружье на месте было, а то жизни нет от этих… Он не знал, как правильно сформулировать – мыслей, что ли… Но может, я ошибаюсь, может, это люди – самые настоящие, просто непривычно странные, но люди.
Там, где дорога пересекалась речкой, им пришлось перейти ее вброд, и теперь она шумела справа, разлившись по светлым галечным отмелям. Сверху, над гребнями древних холмов, скользила родная луна, и в ее свете дорога, усыпанная белой крымской пылью, казалась меловой. Они ступали по ней бесшумно, как по перине.
Наконец на темном фоне всплыли пики останцев, и надо было только обойти гору и взобраться по длинному, как дорога в небо, пологому склону, ровно в полночь повернуться лицом к горам, и луна должна указать, под каким из них лежит ружье Падамелона. Вдруг Африканец словно проснулся, отряхнулся так, что почти скрылся в облаке белой крымской пыли, и, навострив уши, заворчал.
Да и Он сам почувствовал чужеродный запах. Так мог пахнуть только город – краской и бензином.
Они чуть не попались – натолкнулись на шлагбаум и вооруженных людей в камуфляжной одежде.
* * *
– Эй! – крикнул новоиспеченный янки, – драная русская задница, выходи.
Он шарил по земле, давил виноградные гроздья. Шарил в поисках пистолета. Потом вспомнил, что оставил его в гостинице. Ниже шумела речка, разлившаяся на мелкие ручьи.
– Афри! – позвал Он тихо, – Афри!
Джованни скулил, как собачонка. Они с Африканцем молча отступали сквозь преграду из можжевельника. Руки саднили и кровоточили от многочисленных колючек. Повезло одному Африканцу – он был просто приспособлен для таких приключений.
Снова выстрелили. Ракета пронеслась слишком низко, отбрасывая густую тень. Казалось, просто кто-то балуется, стреляя вдоль склона.
– Так ничего не выйдет, – пожаловался фальцетом, кажется, Толстяк. – Кто-то должен пойти туда…
– Сам и иди, – лениво ответил то ли Андреа, то ли кто-то другой.
– Джованни, детка, – вдруг произнес кто-то третий, и Он с удивлением подумал, что это, должно быть, Старуха, – отзовись…
– Как же… ж-ж-жди, с-с-старая кляча… – возразил Джованни, но подскочил на месте, словно собираясь бежать на зов.
– Чему же я тебя учила, Джованни? – звала его Старуха. – Чему?
– Не-не-не п-п-пойду… – упрямился итальянец.
– Правильно, бабуля, все итальянцы без совести, – обрадовался Толстяк или человек с голосом кастрата.
– Иди лучше ты, – произнесла Старуха. – Все равно ни на что не годен…
– Я собак боюсь… – признался Клопофф, или тот, кто очень походил на него. – Может, он уже ушел?
– Зачем я тебя поросенком кормила? – укорила его Старуха. – Зачем?
– Пусть идет он, – предложил толстяк.
– Много чести, – отозвался Андреа или человек с очень похожим голосом, – чтобы я лазил по кустам. Пропади оно все пропадом!
– Эй, русский, сдавайся! – Они снова принялись за свое: ракета, описав дугу, упала на склон горы.
Гора отливала зелеными, как изумруд, сполохами. Ракета шипела под лозой. Голоса явственно звучали в полночной темноте.
– Выходи, ничего не будет…
В ответ Он едва не выпалил непристойность.
– Джованни, не зли меня! – кричала Старуха. – Я сама к тебе приду!
– Боюсь… – скулил Джованни.
– Детка, вспомни, я же тебя пеленала… – вкрадчиво уговаривала она.
Джованни стал подозрительно всхлипывать.
– Детка, твое место рядом со мной!
– Иду… – не выдержал итальянец, вылезая из кустов.
– Стой! – Он поймал его за воротник.
Ветхая ткань затрещала под рукой.
– Я здесь! – успел крикнул итальянец.
На это раз они выстрелили из чего-то посерьезнее: поверх голов полетели листья и куски лиан:
– Отзовись!
Прислушались. Тишина была сродни ватному колпаку.
Они яростно боролись в пыли и давленом винограде, и Он сразу понял, что не справится, слишком дик и силен был сумасшедший.
– Я их вижу! – обрадовано крикнул, кажется, Андреа.
– И я! – крикнул Клопофф, или человек с очень похожим голосом.
По направлению к ним раздались быстрые шаги. В радостных голосах звучали нотки, которым нельзя было доверять.
– Попались, голубчики! – воскликнула Старуха.
Это была ошибка. Джованни снова испугался. Бросил бороться и сел. Крутил головой, что-то соображая о мире, как вылупившийся птенец. Потом, не оглядываясь, на четвереньках стал карабкаться по склону.
