– Оружие сиволапых, – согласился другой и презрительно хмыкнул.
– Карлос собирает – раритеты. Надо ему предложить, – и нагнулся.
– Что это за история со статуей богини Сохмет-Мут? – спросил один из них, заглядывая сквозь мутное стекло внутрь магазина.
– Два раза мы увозили ее, на третий раз она искалечила Боба.
– Свежо предание, но верится с трудом… – напарник перестал разглядывать торговый зал.
– Кто же знал, что они оживают…
– Боб виноват сам, – менторски заявил напарник. – Не надо вести себя панибратски. Все-таки девятнадцатая династия, египетский вариант, – и потер витрину. – Ничего не видно. А!.. черт, порезался…
Он лежал, вжимаясь в холодный бетон, и чувствовал себя ничтожным и беззащитным.
– Есть приказ подвергнуть ее бихевиоризации, – сказал жандарм.
– … лучше бы методу MMPI – пока она никому не мешает, – возразил тот, который пододвинул Громобой к бордюру.
– … если не считать третьей роты, – снисходительно пояснил жандарм, обсасывая палец. – Поговаривают, что оба раза они сами выкрадывали ее – что поделаешь, полковая дама…
– Да, с женщинами здесь туго, – согласился тот, который был чуть-чуть сентиментален, и ребром ладони проверил положение козырька фуражки относительно носа.
– Не то слово – хоть караул кричи…
– Ну, кричать, положим, можно и наедине с собой… ой-ля-ля…
– Куда денешься… – понимающе кивнул однокорытник. – Пустыня…
– Со следующей сменой привезут публичный дом… – мечтательно произнес один из них.
И они сально засмеялись, распространяя вокруг себя запах ваксы и кислого вина.
– Когда все смешивается, жизнь приобретает черты гротеска… даже инстинкты имеют странный привкус желания извращенности, словно ты маньяк в третьем поколении.
– Точка линзы всегда что-то меняет в твоей жизни, – согласился Наемник. – У прошлой команды были галлюциногенные видения… будто бы…
– … у салаг вечно что-нибудь случается, им даже карантин не помогает, им вообще ничего не помогает… кроме девок!..
– … будто бы в ларариях маски разговаривают и советуются, кому заступать на дежурство… будто бы…
– … меньше пить надо! лакают без меры…
– … будто бы порт Цирцеи уже не порт, а дыра…
– … нашли чему удивляться, лучше бы устав зубрили!
– … будто бы после пятой высадки все обрывается и не отрастает…
– … меньше верь слухам!
– … будто бы им заранее известны наши ежедневные кодовые таблицы… будто бы…
– … а вот это попахивает трибуналом! – заключил напарник.
– Если бы только так – не мудрствуя лукаво. Но ни у кого нет опыта. Мы просто живем все вместе, едим из одного котла, спим в одном бараке, а потом один из нас не возвращается, просто не возвращается. И никто не знает, что с ним случилось – просто не возвращается, и все… и при чем здесь трибунал?
– Знаю я эти тайны, – оборвал его компаньон, – не верю, ни на каплю! Не обязан верить. Сказки штабных бумагомарателей. Наслышался досыта. Во! – И черканул рукой по шее. – Лучше бы стратегией занимались и снабжением, а то ни черта нет – ни приличных базук, ни жратвы нормальной. А пугать они мастаки! Как же! Начальство!
– Все-таки кто-то пропадает!
– Может, они напиваются до бесчувствия, а потом ломают себе шеи в каком-нибудь колодце. А может, где-то здесь есть тайный притон и настоящие риферы! А? – он расхохотался. – Нет, дорогой мой, это гарнизонная жизнь сводит нас с ума – оторванность от материка и одиночество. Так ведь?!
– Кто-то должен ведь этим заниматься, – вздохнул напарник. – Долг превыше всего.
– Ты еще расскажи о долге! Почему-то за чужой счет! Положить на твои заслуги и ранения!..
– Не один ты такой.
– После Лисао мне давно положено плевать в потолок. Лежать – и плевать. И никто не смеет сказать, что я трус. Никто! Потому что ни у кого нет такого права, кроме ветеранов – плевать в потолок. Разве я не прав?
– Плевать – твоя заслуга, – согласился другой. – Мы все имеем право плевать, но тянем одну лямку, даже если у тебя золотой контракт и ты не обязан гоняться за полоумными в этих развалинах…
– … резервисты спят и видят, когда можно будет удрать из колонии, а малолетки только через полгода начинают соображать, что к чему. Одним штрафникам и таким, как мы с тобой, море по колено.
– Ничего не поделаешь, такова жизнь, – философски заметил напарник и перекрестился. – Можно подать рапорт о переводе в Артена Вольсков…
– Поменяешь город на жизнь в кабанах
[4] да еще с горными волками и будешь носить форму егеря, а это на двести монет меньше. Устраивает?
А потом Он увидел ноги. Две ноги в голубоватых джинсах, вытертых до белизны на коленях. И торчали эти ноги перед самым его носом. Он даже закрыл глаза, чтобы немного передохнуть, – до того эти джинсы смотрелись знакомо-буднично, как дымящаяся сигарета или рюмка водки, а когда открыл, его уже била дрожь.
Но это была всего лишь женщина.
– Привет, – сказала она, помахивая сумкой, – чего ты здесь прячешься?
Монстры и Наемники не могли разговаривать. Это было азбучной истиной, аксиомой, стоп кадром, разбитым хронометром. Те, которые протопали за угол, еще не уложились у него в голове.
– Да вот… – Он мотнул головой на уходящий патруль, чувствуя в себе пустоту и легкий звон.
Он так отвык говорить с кем-либо, кроме пса, что не узнал собственного голоса.
– А… – произнесла она разочарованно, заглядывая над ним в пролом витрины. – Эти? Пучеглазые?
Чтобы разглядеть что-то, ей пришлось приподняться на цыпочках, и Он вспомнил, что она всегда была небольшого роста.
– Откуда ты взялась? – спросил Он, все еще испытывая чувство, словно разговаривает сам с собой, как будто звук от звука отделен мгновениями, минутами, часами.
– Вышла за хлебом… – ответила она, откровенно кокетничая с ним.
Над городом снова стояла тишина – гробовая, вечная.
– Я два дня за тобой хожу…
– Неужели?.. – Он даже не удивился. Внутри у него все тряслось.
– Случайная встреча, – пояснила она и улыбнулась.
– Лотерея, – уточнил Он, – аллегри… на итальянский манер.
Теперь можно было встать. Его слегка мутило, и Он прислонился к колонне.
Она легкомысленно вертела головой.
– Где ж здесь хлеб? – спросил Он, потому что надо было что-то спросить, а не стоять и не пялиться на то, на что обычно взираешь издали через прорезь прицела.
