— Вы правы, но я не отношусь к своим источникам или подозреваемым с высокомерным пренебрежением, столь характерным для вас. Как минимум в двух книгах из тех, которые содержат несколько глав, посвященных сверхъестественному, вы потешаетесь над теми, кто верит в подобные вещи. Насмехаетесь над ними, называете подобных людей суеверными. С вашей точки зрения, они стали жертвой манипуляций или промывания мозгов. И здесь берет верх ваша субъективность. Я не понимаю, как вы можете называть это критической дистанцией, которая предполагает наличие объективности. Вот что я имел в виду, когда говорил, что вы холодны.
— Мы ведь субъекты, а потому и субъективны. Объективными могут быть лишь объекты. Все люди — заложники своего образования, способа мышления и, самое главное, опыта, который приобрели со временем, или как минимум того, как они понимают свой опыт. Это никоим образом не умаляет серьезности моих исследований. И, как правило, я никому не позволяю сомневаться в моей компетентности. У меня нет проблем с доказательством моих выводов, но я стремлюсь к интеллектуальной элегантности и использую лишь веские аргументы. Есть строгие правила ведения дискуссии, которые вам, возможно, неизвестны, или вы их не придерживаетесь, но то, как ведете себя вы, абсолютно недопустимо среди цивилизованных людей, даже если они стоят на непримиримых позициях. Вы апеллируете к чувствам, нападаете на личность человека, идеи которого хотите подвергнуть сомнению. Поэтому я хочу спросить вас: сколько еще мне придется мириться с этим? Скажу вам без обиняков, ваша грубость выводит меня из себя. Вы здесь обладаете какой-то властью, и вы меня ею шантажируете, но предупреждаю вас — я обычно реагирую иначе, чем рассчитывают шантажисты. Так что, если вы хотите дискуссий, давайте по возможности вернемся к цивилизованным методам. В противном случае я просто встану и уйду. А потом можете пускать в ход свою машину и арестовывать меня.
Оба чувствовали себя, как два бойцовских петуха в накалившейся атмосфере, оба готовы были прыгнуть и заклевать друг друга. Ледвине пришлось решать, что ему выгоднее: продолжать раздражать Чарльза или позволить ему расслабиться. Комиссар работал без партнера, поэтому ему приходилось попеременно играть то в хорошего копа, то в плохого. Обычно он умело менял роли, но именно в данный момент не знал, как поступить. Чарльз оказался самым непредсказуемым человеком из всех, с которыми ему до сих пор приходилось иметь дело. В конце концов он придвинул стул поближе, так что его колени почти касались колен Чарльза.
— Моя работа заключатся в том, чтобы раскрыть эти жуткие убийства и сделать это как можно скорее, не поднимая шума. Я не помню, чтобы в этой стране за одну ночь появлялось шесть трупов, такого не было со времен вторжения русских. Ну да ладно. За всю жизнь я не оставил ни одного нераскрытого дела, а работал я не с одной сотней, — произнес Ледвина и поднялся. Сделав два шага, он вернулся обратно к стулу. Он наклонился вперед, так близко, что Чарльз чувствовал его дыхание на своем лице. — И это я тоже раскрою, — прошипел комиссар сквозь зубы, — любой ценой, и никто меня не остановит.
Откинувшись на спинку стула, Ледвина продолжил:
— Как ни крути, ваше присутствие зафиксировано документально на местах пяти из шести убийств. Не думаю, что вы убийца, но вы — единственное связующее звено между ними, вы и та леди из Интерпола. Вряд ли вы оба всерьез считаете, что вас оставят в покое, так что, чем скорее вы расскажете мне все, что знаете, тем скорее мы сможем заняться своими делами.
Чарльз промолчал. Он знал, что Ледвина прав. Ему не нравилось поведение комиссара, но он подумал, что если проявит готовность к добровольному сотрудничеству, то, возможно, сумеет избавиться от этого типа. В конце концов, надолго в этой стране он задерживаться не собирался.
— Ладно, — сказал Чарльз. — Спрашивайте.
Тут его прервал сигнал телефона. Звонил Росс. Пока он размышлял, стоит ли отвечать, комиссар поднялся и махнул ему рукой, позволяя начать разговор, поскольку ему все равно нужно было отлучиться в туалет. Чарльз в который раз поразился деликатности, которая все же была присуща этому великану. Он даже заподозрил у того маниакально-депрессивное расстройство из-за такого количества внезапных перемен в настроении. Однако, прежде чем он успел ответить на звонок Росса, телефон умолк. Чарльз хотел тут же перезвонить ему, но решил, что время есть и лучше воспользоваться недолгой отлучкой Ледвины, чтобы осмотреть эту кунсткамеру.
Глава 78
Оставшись в одиночестве, Чарльз принялся бродить по комнате, изучая собранную комиссаром коллекцию редкостей. Поскольку сейчас любое сочетание из пяти или шести более-менее необычных, зачастую плохо сочетающихся предметов (каким-либо образом связанных с неким знаменитым именем) автоматически получает гордое наименование музея, он чувствовал себя виноватым из-за того, что никто не продал ему билет. Не было и коробки для пожертвований, где он мог бы великодушно оставить несколько монет. Направившись к стене у входа, он чуть не споткнулся о нечто, напоминающее ящерицу с двумя головами. Основание, на котором она покоилась, и так уже кто-то сломал. В передней части кабинета, который, по всей видимости, занимал всю восточную стену здания, Чарльз внимательно вгляделся в инсталляцию из оборудования, предназначенного для получения золота из ртути. Кроме того, здесь были самые разные бокалы и флаконы, наполненные разноцветными жидкостями, из-за чего кабинет вдруг стал напоминать ему химическую лабораторию какого-то университета. На полу виднелись следы пролитой кем-то фиолетовой жидкости. Судя по всему, сделано это было недавно, и Чарльз задумался, не пытается ли Ледвина изготавливать в своей маленькой лаборатории запрещенные препараты. Потом профессор заметил, что за всем этим химическим добром рядом стоят два черепа. Этикетка, наклеенная на первом, гласила: «Череп святого Яна Непомука в возрасте 10 лет». Этикетка на следующем вместилище мозга, чуть побольше предыдущего, сообщала о том, что это «череп святого Яна Непомука в возрасте 16 лет». Была там и еще одна подставка с этикеткой, вот только, к сожалению, она пустовала. Чарльз прочел: «Череп святого Яна Непомука в возрасте 45 лет», то есть за три года до смерти почитаемого здесь святого. Этот череп, к сожалению, отсутствовал, и Чарльз подумал, что, возможно, его кто-то украл.
Над столом, справа и слева от него, висели полки, заполненные дюжинами (если не сотнями) объектов, в своем разнообразии не поддающихся описанию. Здесь было все, начиная от старинных часов и заканчивая механизмами непонятного Чарльзу предназначения, не говоря уже о самых разных кубах и брусках. Здесь были хрустальные шары, дюжины колод карт Таро и плащ, принадлежавший некогда рыцарю Христиану Розенкрейцу
[32]. Некоторые предметы имели таблички или этикетки с описаниями. Так, например, Чарльзу посчастливилось обнаружить секстант Христофора Колумба, а также шлем Верцингерторикса
[33] и цепи, которыми он был прикован к клетке, в которой его волокли по улицам Рима. Он увидел (а как было не заметить его?) гвоздь из Истинного Креста; кусок Берлинской стены; кинжал, которым, если верить примечанию под ним, зарезали первую свинью после того, как Готфрид Бульонский захватил Иерусалим; железную маску и ключ от камеры в замке Иф, где томился в заточении граф Монте-Кристо. Был здесь, конечно же, обломок копья, пронзившего бок Иисуса; кусок ткани с этикеткой, сообщавшей о том, что это «истинная Туринская плащаница», в отличие от ложной, находившейся собственно в Турине; гнезда с чучелами птиц, самые разные животные, некоторые — в баночках с формальдегидом; маленький фаллоимитатор, «принадлежавший, по слухам, Клеопатре, царице Египта». Еще Чарльз обнаружил обломок камня, который, если верить надписи, был извлечен из стены крепости Монсегюр, и трубку, возможно, принадлежавшую Францу Кафке, который вообще-то не курил.
