— С математической? Это как?
— Что ж, я создал простое уравнение. За условие я взял тот факт, что вампиру необходимо питаться ежедневно. Ладно, не будем углубляться. Допустим, ему необходимо питаться всего раз в три дня. Поэтому он находит себе жертву каждые три дня. Также нам известно, что человек, укушенный вампиром, превращается в вампира, и это заставляет нас сделать вывод, что раз в три дня в мире появляется один вампир. И вот теперь кормить нужно уже три рта. Если следовать этой логике, то через, скажем, дней девять у нас будет уже восемь вампиров. Если мы решим подсчитать, сколько потребуется дней, чтобы все люди на этой планете превратились в вампиров, нам нужно будет обратиться к следующей формуле: 2 в степени х. Если обозначить Z количество дней для восьми миллиардов людей, живущих на планете, уравнение не изменится, только х станет переменной Z, которая представляет у нас количество дней. Итак, у нас есть 2 в степени х, где х — это функция Z. Таким образом, всего за восемьдесят четыре дня более восьми миллиардов людей станут вампирами. А теперь давайте предположим, что вампир питается реже, скажем, раз в два месяца. Это означает, что если вампир обращает человека в вампира всего раз в шестьдесят дней, х будет кратно шестидесяти, и через сто двадцать дней вампиров у нас будет два во второй степени. Через тысячу двести дней вампиров будет два в десятой степени, то есть тысяча двадцать четыре, и так далее. Как ни крути, все население земного шара вскоре состояло бы исключительно из вампиров.
— Но что, если не всякий укушенный превращается в вампира? — вставил Ледвина. — Если это удел лишь некоторых, избранных?
— Вы имеете в виду, если вампиру нужна лишь небольшая компания, горстка слуг? Ладно. Давайте предположим, что это так и есть, но им все равно нужно чем-то питаться. Скажем, каждый вампир убивает человека раз в три дня, но уже не превращает жертву в вампира. Вы когда-нибудь слышали о подозрительных смертях, число которых составляло бы минимум двадцать пять в неделю, что означает примерно сто в месяц, тысячу двести в год, и так год за годом? И свита нашего вампира при этом состояла бы лишь из двух слуг.
Ледвина вздохнул. Он никогда не смотрел на эту проблему с такой точки зрения.
— Полагаю, рассудку нет места…
— …в вымышленном мире? — закончил вместо него Чарльз. — С вас достаточно?
Ледвина покачал головой, желая еще послушать Чарльза.
— Вампир из популярной легенды совсем не такой. Первой его характеристикой или особенностью является его полнота. В отличие от вриколака, его описывают термином timpanaios, что в переводе означает «тот, у кого живот, как барабан». Этот вампир является предшественником героев историй о ревенантах, восставших из мертвых. Их тела по большей части все еще в отличной форме, не тронуты разложением, и они возвращаются в свои деревни, чтобы мучить живущих. Однако же в историях о ревенантах нет упоминаний об их криминальных намерениях. В худшем случае они пугают живых. Во множестве историй рассказывается о том, что ревенанты не давали скучать своим женам, помогали им по дому, особенно ночью, поскольку по утрам им приходилось возвращаться в свои могилы. Так что до сих пор мы не видим никаких проявлений злобы. Многие легенды, дошедшие до нас со времен Средневековья, повествуют о любви: любовь за гробом, как она есть. Таких легенд превеликое множество, и во всех речь идет о преждевременно умерших невестах или женихах, вернувшихся к своим половинкам. Поначалу они кажутся нормальными. Люди, пролежавшие под землей несколько дней, по возвращении выглядят бледными, перемещаются очень быстро, но с рассеянным взором, как будто двигаются против воли: так говорится у иезуита Роберта Соджера.
Дверь открылась, и в кабинет вошел Гонза, желавший о чем-то сообщить комиссару. Ледвина бросил на него вопросительный взгляд. Лейтенант разочарованно покачал головой, и Ледвина нервным жестом отослал его прочь. Увидев, как эти двое обмениваются непонятными знаками, Чарльз решил, что лучше не ломать над этим голову, и продолжил:
— Правда в том, что у вампиров наверняка существовали проблемы с самоидентификацией. Нигде, абсолютно нигде, вплоть до зарождения готического романа, не существовало ни единой легенды, в которой вампир кусал бы другого человека, чтобы превратить его в вампира. Никто не знал о подобном способе передачи инфекции. Они были живыми мертвецами, призраками, бродящими по округе и пьющими кровь, словно ведьмы. Сначала их называли вервольфами, затем клеймили как ортодоксальных еретиков, поскольку именно это и означало слово упырь в кругах священнослужителей. У вампиров совершенно отсутствовала идентичность. А литература принесла им славу.
Ледвина смотрел на Чарльза с восторгом и с нарастающим смущением.
— И наконец, раз вампиры — это монстры, их нужно убивать, и на этот счет есть строгие правила. Поскольку солнечный свет разрушал их только поначалу, а далее произошла эволюция или адаптация, то что же нам остается? Ведь, как ни крути, а избавляться от них надо. И здесь источником вдохновения снова становится дьявол, точнее, ритуалы экзорцизма, поскольку зло, от которого не сбежать и которое неподвластно добру, немыслимо с эсхатологической, этической и, в первую очередь, нарративной точки зрения, ведь эти точки зрения прямо-таки требуют счастливого конца.
— А когда изобрели счастливый конец? — наивно, как хороший ученик, поинтересовался комиссар, и эта реакция заставила Чарльза прийти к выводу, что он укротил своего партнера в этом диалоге.
— Он существовал столько же, сколько существовало повествование, то есть всегда. И маленькому ребенку, и взрослому нужна надежда, которая, как вы знаете, вечна. Желание, чтобы любая история закончилась хорошо, единосущна, поскольку нормальный человек сопереживает героям и помещает себя на их место. Желание счастливого финала как такового впервые шумно заявило о себе в Древней Греции, во время театральных постановок, точнее, в тот момент, когда трагедию представляли в амфитеатре. Когда в конце ее хладнокровных убийц не покарали, разъяренные зрители забили актера камнями до смерти. Им нужна была надежда. Тогда и появился феномен, известный в нарратологии как deus ex machine, то есть «бог из машины».
— Эта штука с машиной — это какая-то метафора?
— Вовсе нет. В греческих театрах была такая деталь машинерии. Авторы не хотели портить свои пьесы, которые, стоит сказать, были весьма кровавыми, но, поскольку они не желали и кончить свои дни так, как актер, забитый камнями, они придумали машину, которая опускала актера на подмостки после того, как пьеса фактически заканчивалась. Этот актер объяснял, что боги в итоге покарали злодеев. Ханжеское сознание греческого зрителя умиротворялось этим, и автор оставался в живых. С тех пор всякий раз, когда любой нарративный — литературный или кинематографический — герой спасается благодаря вмешательству сверхъестественных сил, говорят, что его спас deus ex machine, имея в виду внешнее вмешательство, не вытекающее из сюжета. Чехов развил эту теорию и сказал, что во избежание этого феномена нужно, чтобы ружье, стреляющее в последнем акте, висело на стене в первом, или, наоборот, если ружье висит на стене в первом акте, оно должно выстрелить в последнем.
