Наполеон попытался было повести своих грабить Украину — это логично, — но русские солдаты Украину защитили, продемонстрировав наполеоновцам в сражении под Малоярославцем, что шутки кончились.
Наполеон это понял с полуслова, ответить на оплеуху под Малоярославцем даже не попытался и приказал пока еще великой армии возвращаться по той же дороге, по которой пришел, — разграбленной, почти без продовольствия. Наполеон не мог не понимать, что на этой дороге его армию ждет голод; но «гениальничать» — как он подозревал и раньше, а теперь воочию убедился — ему было позволительно только в цивилизованной Европе и в мусульманском мире.
И голод начался.
Описать, как выходила эта богатейшая (судя по стоимости содержимого их карманов и мешков) вооруженная толпа из пределов страны, которой, как они заявляли при начале вторжения, они несут свет просвещения и духовности, предоставим уцелевшим ее участникам
[4].
Рассказывает Rene Bourgogne:
…Три человека возились около лошади; двое из них были на ногах и до того шатались, что казались пьяными. Третий, немец, лежал на дохлой лошади: бедняга, умирая с голоду и не будучи в состоянии что-либо отрезать, старался откусить кусочек, но так и умер на этих попытках…
(Верещагин В. В. Указ. соч. С. 76)
Ему вторит Rene Bourgeois:
Ужасен был недостаток корма для лошадей; клоки полуистлевшей соломы, оставшейся кое-где от старых бивуаков, истоптанной, перемятой или сорванной с крыш немногих оставшихся изб — вот была вся их пища, и они гибли на бивуаках тысячами. Гололедка, покрывавшая дороги, окончательно доконала лошадей — в самое короткое время не стало помина кавалерии, и кавалеристы увеличили число пеших беглецов. Все полки перемешались, порядок и дисциплина пропали, солдаты не признавали офицеров, офицеры не занимались солдатами; всякий брел, как и куда ему вздумается.
Вся эта беспорядочная толпа была одета в невероятные одежды, в меха и кожи различных животных, всех цветов женские юбки, большие шали, обрывки одеял, лошадиные попоны, прорезанные в середине и висевшие по бокам. Так как обуви не было, то ноги обертывали в лохмотья из тряпок, кусков войлока и бараньих шкур, подвязанных соломой… Поверх этих лохмотьев, полных паразитов, торчали исхудалые лица, совсем почерневшие от бивуачного дыма, покрытые всяческой грязью — лица, на которых были написаны отчаяние, страх, ужасы голода, холода и всяческих бед. Не было речи о центре и флангах: вся армия собралась в одну кучу, без кавалерии и артиллерии, двигалась вместе с обозом в общем невообразимом беспорядке…
(Верещагин В. В. Указ. соч. С. 78–79)
Говорит Fezensac:
Мы шли будто по непрерывному полю битвы, выдерживавшие холод умирали от голода…
Одни… валялись на снегу, другие засыпали и погибали в горевших деревнях. Я помню солдата моего полка, который походил на пьяного: он держался около нас, никого не узнавая, спрашивал, где его полк, называл свою роту, своих товарищей, но говорил с ними как с посторонними; он качался на ногах, и взгляд у него был мутный, потерянный…
Солдаты, ослепленные снежными вихрями, не могли даже различать дороги и часто падали во рвы и канавы, служившие им могилами. Дурно обутые, плохо одетые, ничего не евшие, не пившие, жавшиеся и дрожавшие, они, едва будучи в состоянии двигаться, все-таки торопились вперед, во что бы то ни стало, не обращая никакого внимания на отстававших, падавших и умиравших около них. Какая была масса на дороге несчастных, которые, умирая от полного истощения сил, боролись еще с приступами смерти! Одни громко прощались с братьями и товарищами, другие, испуская последний вздох, произносили имена своих матерей, мест своей родины: скоро холод сковывал их члены, проникал во внутренности. На дороге их можно было различать только по кучкам снега, горочками, как на кладбищах, покрывавшего тела, устилавшие путь.
Стаи ворон поднимались с долин и пролетали над ними, испуская зловещие крики. Масса собак еще из Москвы, питавшихся мертвечиной, выла кругом, ожидая свежих трупов».
(Верещагин В. В. Указ. соч. С. 71)
Segur:
Как же это случилось, что в Москве ни о чем не позаботились? Почему такая масса солдат, умерших с голода и холода, оказалась нагруженными золотом вместо нужных им одежды и провизии? Каким образом за тридцать три дня отдыха не успели заковать лошадей на острые шипы, которые дали бы им возможность лучше и быстрее двигаться? Почему, если не было на все приказа от самого Наполеона, предосторожности эти не были приняты другим начальством, гг. королями, князьями и маршалами? Разве не знали, что в России после осени наступает зима? Приученный к сметливости своих солдат, Наполеон уж не вздумал ли положиться на них самих?..
(Верещагин В. В. Указ. соч. С. 72–73)
Bourgogne:
Мой мешок оказался слишком тяжел, и я воспользовался первою остановкой, чтобы осмотреть свое добро и выкинуть, что было лишнего. Оказалось: несколько фунтов сахару, рису, немного сухарей, полбутылки ликера, китайский костюм из шелковой материи, шитый золотом и серебром (вероятно, сарафан); много разных вещичек из золота и серебра; между прочим, кусок с креста Ивана Великого, т. е. кусочек обшивки с него. Обшивка эта была серебряная, позолоченная. Еще была, кроме моей парадной формы, амазонка для езды верхом, еще два образа с выпуклыми серебряными ризами. Кроме того, были медали и ордена одного русского князя, украшенные брильянтами. Все эти вещи назначались в подарок. Кроме того, у меня на рубашке был надет желтый шелковый жилет, прошитый ватой, который я сам сшил из женской юбки, и воротник на горностаевой подкладке. Сверх того, на широком серебряном галуне у меня висел мешочек с разными предметами, между которыми были золотой «Христос» и маленькая китайская фарфоровая вазочка… потом еще мое оружие и 60 патронов…
(Верещагин В. В. Указ. соч. С. 68)
Из главы «На большой дороге…»:
Сегодня какой-то несчастный чиновник военной администрации, которому колесами тяжелой повозки только что отдавило обе ноги, валяясь в мучениях на снегу, закричал проходившему Наполеону: «Чудовище, ты десять лет уже грызешь нас! Друзья мои, он — бешеный, он — людоед! Берегитесь его, он сожрет всех вас…» Император молча прошел мимо, делая вид, что ничего не видит и не слышит, а бедняга, не обезоруженый этим молчанием, продолжал посылать ему вслед отборную, позорную брань…
(Верещагин В. В. Указ. соч. С. 248)
