В последний период своей жизни Александр I занялся тем, что историки, — увы, многие, — называют «богоискательством». Делал он это под водительством разных лиц, впрочем психологически однотипных. Историки считают пристойным упоминать Фотия — сначала игумена, а затем архимандрита, о котором знакомым с феноменом некрофилии достаточно сказать, что ему нравилось спать в гробу. Остальные обстоятельства его жизни, естественно, тоже вполне вписываются в феномен яркой некрофилии — самоистязания, обожание его набожными графинями, эпиграммы и частушки про его половую (ковровую?) невоздержанность. Словом, тот же Распутин, попытки канонизировать которого когда-нибудь увенчаются не частичным, как сейчас, а полным успехом, был не первым, путь ему прокладывали другие — и нет им числа. Только Фотий удовлетворялся всего лишь игуменством и архимандритством.
Таким образом, во все периоды своей жизни — от младенчества до последних дней — Александр I был кем-нибудь водим, причем, как пишут ему в похвалу, — без различения национальности, пола и образования авторитета (в терминологии «КАТАРСИСа» — «наездника»).
Контакты у Александра I были и с Наполеоном.
Достаточно вспомнить сражение под Аустерлицем 1805 года, известное многим по мастерскому описанию Толстого, впрочем не до конца внятному. Может быть, потому дрогнула рука у художника, что уж больно постыдна эта внятность: при полуторном перевесе в войсках и артиллерии, Александру, взявшему на себя руководство сражением (временно отстранил Кутузова), это сражение удалось не просто проиграть, но послушно выполняя желания Наполеона, подобно Варрону, привести свои войска к полному разгрому. (Александр скомандовал наступление с Працельских высот в точности как и в свое время Варрон; появление засадного отряда Наполеона обратило всех в бегство.)
Итак, из обстоятельств Аустерлицкого разгрома следует, что уже в 1805 году Александр был пешкой, движимой желаниями Наполеона.
Александр и позднее, уже после кампании 1812 года, в заграничном походе пытался на поле боя противостать Наполеону как полководец — буквально, и даже лично ходил с кавалеристами в атаку (под Фер-Шампенуазом) — но и тогда вновь немедленно выяснилось, что как наступающий полководец он и в подметки не годится великому военачальнику, атака получилась, мягко выражаясь, неудачной.
Зафиксированы моменты, когда Александр являл себя как бы носителем души (не духа, а души!) Наполеона. В этом нет никакой метафизики. Принадлежность индивида к той или иной стае проявляется в его эстетических предпочтениях — в том, что им воспринимается как красивое. Эстетические предпочтения есть целиком или почти целиком чувство, редко кем осмысливаемое. Приглядитесь к любому срезу истории: «вдруг» населению начинает нравиться то, что нравится новому вожаку.
Так и с Александром — достаточно вспомнить, как он томно с рук кормил наполеоновских лебедей в пруду Фонтенбло. А еще Александра тянуло посещать места, связанные с жизнью Наполеона (несмотря на то, что при дворе Романовых Наполеона называли выскочкой!). А еще Александр пытался в Европе занять место Наполеона.
Копирование Наполеона началось отнюдь не после кампании 1812 года. Еще в 1806 году угодник Александр I приказал переодеть русские войска на французский (читай, наполеоновский) лад. Тогда же были введены эполеты, породившие значительную своим глубоким смыслом шутку: «Теперь Наполеон сидит на плечах всех русских офицеров».
Но самое страшное — русскую армию стали переучивать на наступательный (по французскому образцу) лад. Всю глубину этого преступления против России мы рассмотрим позже. Сейчас лишь достаточно напомнить, что необученные на французский лад русские рекрутские солдаты действовали успешнее обученных. Под Смоленском дивизия Неверовского, сплошь состоявшая из новобранцев, в течение нескольких часов отразила 40 (!!!) атак многократно превосходившего по численности противника, и не только устояла, но и вышла победительницей.
Множить аргументы зависимости Александра от Наполеона смысла нет: и так понятно, что именно Наполеон, а не кто иной, определял все происходившее в Европе с угодниками (носителями авторитарного мышления). Иными словами, все невозрожденное население представляло собой более или менее сформировавшуюся стаю — и поступало постольку поскольку того хотел или не хотел Наполеон.
Возникает вопрос: если Ростопчин и Чичагов оказывали столь неоценимые услуги Наполеону, то Александр и вовсе должен был выйти к великому военачальнику с белым флагом?! Почему же не вышел?
Действительно, основной опасностью в начавшейся войне многие современники считали возможную капитуляцию Александра — они-то уж знали своего императора. Опасность усиливалась от того, что практически все окружение Александра умоляло его подписать мир на угодных Наполеону условиях, а грозный (для своих) Аракчеев, умоляя, разве что не ползал на коленях. Нажимала сдаться и мать — императрица Мария Федоровна.
Однако России повезло — ее неугодникам не пришлось противостоять в бою отечественному императору. Два человека — и это из всего-то двора! — все-таки пересилили и добились невмешательства Александра в дела Кутузова. Это была супруга Александра I Елизавета Алексеевна (по примеру мужа увеселявшаяся с любовником и даже рожавшая от него детей) и упомянутая любовница-сестра Екатерина Павловна.
Особенно трогателен патриотизм Елизаветы Алексеевны, урожденной принцессы Баден-Баденской Луизы, выданной замуж, когда ей было 14 лет, за 15-летнего наследника престола Александра. Уже после победы над Наполеоном, когда она заболела чахоткой, и врачи сказали, что якобы единственная для нее надежда выздороветь — покинуть пределы России, она полюбившуюся Россию покинуть отказалась. Впрочем, что тут удивительного — уже в свои 14 лет она поражала окружающих умом.
Но нашедший все-таки в себе силы устраниться от командования войсками Александр сумел в полной мере оценить некогда оставленную жену только в последний год жизни — и отдал всю имевшуюся у него нежность умирающей Елизавете Алексеевне…
Но это было в последний год жизни супругов, а тогда, в 1812 году, Александру приходилось выбирать — сдаваться или не сдаваться, подписывать позорный мир или не подписывать. И еще: если подпишет капитуляцию, сможет ли он прожить без благоволения двух самых влекущих его женщин?
Женщин особенных, потому что только они две, в отличие от всего двора, не только не пользовались властью в иерархии, но ее и не добивались. (Власть не просто порок, это средство разрушения собственной воли!) Так что не удивительно, что только они отстаивали право быть от планетарного сверхвождя независимыми.
Кто знает, кто из этих двух женщин оказал большее влияние на русского императора, чтобы он отказался от верховного главнокомандования и как овца на заклание не вел русские войска по примеру французских в наступление, а поставил во главе русских войск Кутузова — кунктатора.
Глава тринадцатая
БОРОДИНО КАННАМИ, ОДНАКО Ж, НЕ СТАЛО
На следующий день, чуть рассвело, карфагеняне вышли на поле боя собрать добычу; даже врагу жутко было смотреть на груды трупов; по всему полю лежали римляне — тысячи пехотинцев и конников, — как кого с кем соединил случай, или бой, или бегство. Из груды тел порой поднимались окровавленные солдаты, очнувшиеся от боли, в ранах, стянутых утренним холодом, — таких пунийцы
[5] приканчивали…
