— частое молитвословие и «покаяния»;
— требование к поклонницам хранить подаренные им иконы;
— благословение на их (Гришки и «дорогого») деятельность от высших православных иерархов;
— будуарный способ влияния на государственные решения, и т. д.
Однако, поскольку души не переселяются, то удивляться остаётся только чистоте типа очередного «Божьего человека». Причём подобию спонтанному, потому что у «дорогого экстрасенса» в условиях советской тотальной цензуры и тотального неиздания неавторитарной литературы познакомиться с материалами о Распутине возможности, скорее всего, не было.
Современники Распутина пишут, что Гришка — явление типическое: дескать, разве что не в каждой русской деревне были такого типа мужики, слово которых для многих деревенских баб было последней инстанцией. Распутин интересен разве что тем, что оказался фаворитом в семье не сельского кулака, а императора и самодержца России.
Григорий Распутин, действительно, вошёл в историю потому, что в падении царской России (иными словами: организации в стране кровавого шабаша ленинщины и сталинщины) ему приписывают роль более значительную, чем коммунистической и всем прочим деструктивным партиям вместе взятым. И приписывается не без основания: до появления Распутина народ бескрайней Российской империи по своему обыкновению власть боготворил, боготворил он её и после воцарения Ленина, Сталина и последующих им подобных правителей, и поколебать его веру не могли никакие при царизме революционеры-бомбисты, а при социализме диссиденты, но вот появление при дворе последней российской императрицы — «святой» Александры Фёдоровны — конокрада Гришки Распутина привело к уничтожению не только царственного дома Романовых, но и, в каком-то смысле, России.
Народ не сопротивляется, когда его дурят, потому что ценит даруемое ему при этом состояние восторга (любит покайфовать), но благоволит народ только к таким формам одурачивания, наслаждаясь которыми, он ограждён от поводов к пробуждению критического мышления. На всякое одурачивание должна быть соответствующая манера: если уж пришёл хищник грабить родину, то пусть при этом изволит говорить красивые слова — про обретённую новую родину, про сердечную к ней любовь, про её исключительность, про преданность народу, Богу и всему остальному. И повторять эти формулы надо всегда — во всяком случае, при свидетелях. Так все и поступали — Гитлер, Ленин, Сталин, Наполеон (завоёвывая Египет, он на радость ограбляемого населения даже принял ислам) и прочие.
А вот Гришка Распутин этого правила игры не соблюдал. Он устраивал омерзительные по своему цинизму попойки, оплачивать которые он демонстративно заставлял с обожанием взиравших на него дам — смиренных набожных «послушниц» (что им особенно нравилось) старца (в православном смысле слова), — они оплачивали даже услуги проституток. Он во всеуслышанье глумился над императрицей, говоря, что она лопнула бы от злости, узнай, что он вытворяет в вышитой её царственными ручками специально для него рубахе. Но она не лопнула. Не лопнула даже тогда, когда те немногие из чиновников, которые за годы пресмыкания и подхалимничания в иерархиях сохранили остатки совести, докладывали о деяниях Гришки-конокрада — она впадала в злобные истерики, кричала, что на её Друга, старца, святого, «дорогого Григория» (так она его часто называла) возводят понапраслину, — он свят, ниспослан ей самим Небом, а если что и замечено, то это был не он, а его двойник, и т. п. Утихнув, императрица отдавала распоряжение (в культурной, разумеется, форме) своему супругу-императору, и он, который называл своё отношение к супруге любовным, приказы, сходившие с её тонких, анально изогнутых губ, выполнял.
В результате на смену минимально честным чиновникам и министрам приходили те, кто, чтобы получить место в иерархии поближе к «помазанникам Божьим», не чурались угодничать перед «святым старцем» — в любой форме. Григорий же из многих желающих, чтобы не утратить власть над императрицей-немкой (как и сверхпатриотичный император Гитлер, сверхпатриотичная Александра Фёдоровна по крови — немка), в своих требованиях и наставлениях против шерстки её не гладил, а только в приятном ей направлении — «немецком», угадывая неосознанные её желания, потому хаял главнокомандующего великого князя Николая Николаевича, добивался и добился его смещения и затем назначения на эту должность другого — бездарного; в министры тоже предлагал «верных» — прогермански (антирусски) настроенных индивидов. В условиях русско-германской войны (как части Первой мировой) это не могло не привести к ухудшению положения на фронте, то есть смерти сотен тысяч русских солдат.
Разумеется, не будь Распутина, первая дама России, у которой случались сны об уничтожении в огне всего дома Романовых, приблизила бы какого-нибудь другого «конокрада», но если бы вдруг рядом с ней не случилось ни одного, то и в Первой мировой войне Россия одержала бы победу над немцами, как это бывало и в прежние времена, и как это произошло во время Второй мировой. И авторитаризм в России не носил бы названия ленинщины и сталинщины, а назывался как-нибудь иначе.
Здесь не случайно подчёркивается, что Григорий Распутин был конокрадом. Времена меняются в том только смысле, что с изменением способа производства меняются и воззрения на относительную тяжесть различных преступлений. Убить ребёнка и украсть лошадь — в глазах Божьих преступления по тяжести равные, просто потому, что они преступления. Но для обывателей в разные времена и эпохи более страшным кажется одно, а не другое. В наше время выхватить из чужой коляски ребёнка и, наступив ему на хрупкую головку каблуком, раздавить её, кажется более ужасным, чем увести лошадь. Но во времена Гришки Распутина на его родине в Тобольской губернии всё было наоборот. Детей в семьях рождалось много, половина умирала (от недокорма, убивались сами, или их убивали) — и это было привычно, ничего особенного. А вот лошадь, лошадь — это было святое. Утрата лошади, кормилицы, тем более единственной, могла означать голодную смерть не одного ребёнка, а нескольких, и даже всей семьи. Григорий Распутин, духовный авторитет высших иерархов государственной религии и сановников светской власти России начала XX века, начал сразу с конокрадства.
Для национальных духовно-нравственных авторитетов это типично. Скажем, Махаммад, основатель ислама, во главе первых в него «уверовавших» начал с грабежей караванов; Сталин, один из столпов и номинальный глава атеистической веры — с грабежей банков; Гитлер, идейный вдохновитель арийской религии, ещё ребёнком был замечен как заводила ребяческих игр (хотя с точки зрения формальной юриспруденции это и не преступление, но для человека, задумывавшегося над закономерностями человеческого бытия, это несомненный признак будущих анально-деструктивных «успехов» ребёнка); аналогично и Будда Шакья-Муни после своего «просветления» на удивление не утратил самого базового качества мирского правителя-изувера — способности вызывать массовый восторг у обывателей; и т. п. Теперь и Григорием Распутиным пытаются пополнить этот ряд признанных «героев веры». С благословения высших иерархов господствующей православной церкви выпускаются монографии, в которых доказывается, что Григорий Распутин на самом деле был истинным верующим, христианином, старцем, Божьим человеком, посланцем Неба — что для авторов следует из его словес, безусловной верности государственной религии, паломнических подвигов и дружбы с ним высших пастырей нации. Поступки же его, как духовно недосягаемого подвижника, дескать, просто неверно истолкованы. Почему взялись подготавливать Гришку к канонизации — вполне понятно: ведь если православной церковью был причислен к лику святых многолетний друг Гришки-конокрада Иоанн Кронштадтский (в современной терминологии — стадионный проповедник, к нему стекались толпы восторженных паломников), причислена и подельщица Гришки императрица Александра Фёдоровна, то в таком случае должен быть канонизирован и сам Распутин. Иначе… Иначе движение анализирующей мысли привёдет к осознанию того, что «святые» Иоанн Кронштадтский и Александра Фёдоровна не суть таковы, что они на самом деле вовсе не люди Божьи, а лишь символы иерархии. Развитие этой мысли неминуемо подведёт к внимательному рассмотрению прочих канонизированных «святых». Те, кто хоть немного размышлял над житийной литературой, понимает, что культивируемый в них тип «святых» — своеобразные «свои ноги» государственной иерархии (теми, кто их «проглотил», можно манипулировать как угодно, а кто воспротивился — на кол). Всякое же аналитическое рассмотрение «своих ног» для иерархов опасно: оно может привести к обвальному развенчиванию прочих символов. А там уж недалеко и до осмысления истинного предназначения икон. А затем, глядишь, и заповеди Божьи попытаются прочесть в том виде, в каком они были начертаны Господом, без отменяющих их толкований. Поэтому иерархия государственной религии будет упирать не на то, что с людьми происходило в результате общения с Гришкой, а на его словеса и перетолкованные поступки.
