Итак, теперь жизнь подготовила Наташу к уровню «биофил — биофилка», на котором Наташа уже способна узнать, оценить и впервые вложить руку в сильную ладонь Пьера.
А что наш Пьер? Он тоже развивается, и тоже в русле, похоже, достаточно типичной для биофила судьбы. Во всяком случае, судьба его достаточно симметрична Наташиной, в мужском, разумеется, варианте.
В романе довольно невнятно намекается на связь Пьера с женщинами до его брака с Элен. Но они были, потому что не могли не быть. Мы даже можем угадать из французских имён гостеприимных за определённую плату женщин, что это были актрисы. Взрослея, Пьер явно утратил способность сопротивляться женщинам. Это произошло не потому, что Пьер стал развратней, а потому, что им начинают интересоваться женщины, о которых говорят, что они умеют в этой жизни устроится. Это женщины, интимная близость с которыми — непременная психоэнергетическая травма. Его женят на Элен, хотя предложение делает, не понимая себя, разумеется, он. Ему и в голову не приходит, уличив её в неверности, с ней развестись, и он, хотя и не живёт с ней, продолжает давать ей средства на тот образ жизни, который известный тип некрофилок себе выбирает. Оформить развод решает сама Элен, которая от неудовлетворённости обилием любовников, которые у неё были, решает стать порядочной замужней женщиной и планирует выйти замуж сразу за двоих. Высокопоставленных.
После французского плена, после всех лишений следования вместе с бегущей французской армией, голодного, оборванного и бесправного существования, в душе Пьера происходят столь значительные изменения, что восприимчивые люди начинают с ним чувствовать себя совершенно по-иному. Если раньше к нему возникало некоторое чувство жалости (часто признак присутствия некрофилической компоненты), и, как кажется Толстому, именно из-за этого чувства люди удалялись от Пьера, то после плена хорошие люди приходят рядом с Пьером погреться. Брак его с тоже преобразившейся Наташей становится неизбежен. Хотя они ещё и не встретились.
Что касается случая, то на уровне «биофил — биофилка» в случаях нет непосредственной необходимости, но у Пьера с Наташей их было предостаточно: не кто иной как он спас Наташу от Анатоля, он же спас Наташу от «позора» на её первом балу и т. п.
Итак, комбинация «биофил — биофилка». Казалось бы, именно подобного рода взаимоотношения — находка для мыслителя, поэта или художника, взявшего на себя труд научить людей, как надо жить. Вот уж где описания должны быть обстоятельны и полезны. Но странное дело! Ничего похожего мы в романе не находим. Мы сразу оказываемся в эпилоге, уже прошло 7 лет, и как и что происходило между Наташей и Пьером — не сообщается. Очень странно, в особенности если учесть, что Лев Николаевич ещё 10 лет после завершения романа как заведённый повторял, что он в семейной жизни счастлив. Но отсутствие в романе самого важного отнюдь не странно для того читателя, который понял, что Толстой никогда не участвовал в сватовстве, венчании и начале брака с яркой биофилкой, потому что хвалёной его женой была Софья Андреевна, Соня, Софочка, Софи, фуфела.
В эпилоге Наташа очень часто не Наташа, и даже не Таня Берс, а явно Софья Андреевна. Это не только закономерно, но и единственно возможно: Лев Николаевич очень рано потерял мать (ему было 2 года), а в 5 лет и вовсе стал круглым сиротой, следовательно, семейной жизни, живя в родовой своей усадьбе, видеть не мог. Таня же Берс вышла замуж уже после завершения романа «Война и мир». Братья сожительствовали один с певичкой цыганского хора, другой с выкупленной из публичного дома проституткой. Сестра Марья Николаевна была шлюхой международного масштаба и здоровыми семейными взаимоотношениями себя не обременяла. Итак, чью же семейную жизнь мог видеть Лев Николаевич? Да только свою собственную! Отсюда вполне естественно, что «Наташа» из эпилога первым делом несёт мужу показать испачканную зелёными испражнениями пелёнку. Она тычет этим зелёным Пьеру под нос так, как будто большая близость испражнений к носу непременно означает удовольствие. Она же не сомневается, что это наслаждение. Это не от Наташи. Это из семейной жизни Льва Николаевича. Это и многое другое из эпилога.
Обидно, что в эпилоге Лев Николаевич изменил своему художественному гению и, вместо того чтобы гениально и точно «придумать», просто «приляпал» к милой Наташе кусочек Сони. Но даже, несмотря на досадные промахи, кое-что от Наташи уцелело и в эпилоге. Поскольку мы сейчас изучаем феномен случая в развитии судеб, причём княжна Марья пошла у этого случая на поводу (почти только им и определилась её «жизнь»), а Наташа — не пошла, то было бы полезно познакомиться с пересказом эпилога человеком, имеющим опыт в психокатарсисе.
В одной усадьбе оказываются две семьи: графа Николая Ростова с супругой Марьей и графа Пьера Безухова с супругой Натальей. Живущие с ними старая графиня Ростова и Соня, как выразители всеобщего мнения, считают брак Николая и Марьи безупречным и счастливым. Наташа же и Пьер, по их мнению, опустились, то есть живут не как все, в частности, не хотят угождать «свету», и поэтому в их, старой графини и пустоцвета Сони, сознание, в котором, разумеется, бытуют такие слова, как «счастье», «любовь» и т. п., жизнь Пьера и Наташи никак уложиться не может. Брак Николая и Марьи похож, а следовательно, счастлив. Именно под таким углом зрения и описываются взаимоотношения в этих двух парах. Деталей, которые позволяют раскрыть принципиальное отличие этих двух союзов, множество.
Наташа со своим мужем часто ссорится, а Марья со своим — нет. Однако «ссоры» Наташи с мужем имеют одно удивительное свойство: в результате них Пьер и Наташа меняются, развиваются, растут. Иными словами, их ссоры конструктивны, а видимость ссоры — изобилие энергии, которое направлено, однако, не на разрушение, а на решение проблемы. Николай же с Марьей не растут, не развиваются и поэтому ссориться им нужды нет. Они просто тихо незаметно грызутся. Наташа смотрит только на мужа и всячески предугадывает любые его желания, которые и выполняет (эх, если б Софья Андреевна так, с Львом Николаевичем-то!), Марья же стоит на своём и с мужем не считается. Она может начать задавать вопросы в самое неудачное время, а когда ей Соня советует вести себя потише, чтобы не разбудить «счастливого» супруга, то Марья, в пику Соне, решает вести себя так, что только-только задремавший, усталый после работы на усадьбе муж просыпается. Николай тоже не отстаёт от жены: он в состоянии счастливо смеяться, когда его будит любимица-дочка, трёхлетняя Наташа, но когда то же самое делает жена, ему требуется величайшее усилие, чтобы не проявить себя. Можно не сомневаться, что Наташа ни под каким видом, тем более кому-нибудь в пику, Мужа своего не разбудит, а если всё-таки так случится, что он проснётся, то он её обнимет и поцелует.
Марья — это, вообще-то, во многом та же Софья. Только несколько улучшенный вариант. Хотя Лев Николаевич ещё лет 10 не мог себе позволить это понять.
Ортодоксальные литературоведы могут возразить, что, дескать, прототип княжны Марьи вовсе не Софья Андреевна, а мать Льва Николаевича Мария Волконская. Ну так тем более, княжна Марья — Софья Андреевна. Во всяком случае, по характеру. (Элен — это сущность Софьи, а Марья — плоть, инверсированное поведение, подобно тому как Пьер — это сущность, мечта Толстого, а князь Андрей — некая отягощающая плотская реальность.) Ведь, как показывает практика, даже сироты выбирают в жёны мать. А если столь отличающаяся от Наташи Марья — Софья, то как может и Наташа быть ею же?
