Внимательный читатель, наверное, обратил внимание, что биофилы (в высоком смысле слова) занимают в схеме особенное место не только своим предельно правым положением. Они, и это главное, не составляют — да и не могут — брачных союзов с представителями других групп
[7]. Это, естественно, не потому, что так советовал Моисей или апостол Павел, а потому, что им хочется иметь жизнь и жизнь с избытком. Им хочется любить! И хочется, чтобы их любили!
От них, биофилов в высоком смысле, стрелка, обозначающая комбинацию эроса, идёт только в сторону себе подобного. Разумеется, некое эмоциональное отношение к остальным категориям населения у них есть (что и отражено в схеме), но оно к так называемым сильным чувствам не относится. К ним же они есть — и от жухлых, и от ярких. Причём от ярких прежде всего: яркие завидуют не жухлым, а только биофилам. Но, как мы уже видели в случае со страждущей проституткой, сей сладкий корень не про них.
Одним меняться свойственно, другим — нет. Нас, разумеется, интересует возрастание в высоком смысле слова, биофильном. Вместе с эволюцией души человека меняются и его эротические предпочтения. Как бы убедительно ни воспевали поэты — садомазохисты — стерильно чистую (рупофобия) семнадцатилетнюю барышню (которую любой специалист сразу бы отнёс к анально-накопительскому типу), это не более чем разоблачение скрываемого ими основополагающего свойства характера. Реальность, детские внутрисемейные любовные переживания порождают комплекс Эдипа (Электры). Внесемейные «любовные» притяжения до супружества возникают во множестве, но запоминаются не все — только те, которые каким-либо образом были связаны с травмами буквальными или психоэнергетическими. «Первая любовь», как почти немедленно выясняется в процессе лечебного психокатарсиса, отличается от предыдущих и последующих прежде всего тем, что это была первая достаточной силы психоэнергетическая травма от лица противоположного пола. Остальные же влюбления для разных категорий нашей схемы имеют разный смысл и разную продолжительность самообмана. Скажем, для некрофила ценность любовного треугольника во многом — это просто факт измены как таковой, причиняющей боль другому человеку, это острое наслаждение от уничтожения ближнего. Для жухлого, ввиду большого разнообразия вариантов — некрофилка, жухлая, биофилка, — возникает б`ольшая возможность запутаться, если он, конечно, не меняет женщин таким образом, что знакомые даже не в состоянии заметить смены объекта: так похожи друг на друга эти дамы. Несформировавшийся биофил, как и прочие, подвержен влечениям, но от хорошего к лучшему он движется не по прямой. Но этот маршрут вполне закономерен. Он-то нас в этой книге более всего и интересует.
Мы не знаем, какие были любовные увлечения у Наташи Ростовой, когда ей было пять лет, или когда ей было десять, но они были, хотя она сама вряд ли смогла бы их в подробностях вспомнить. На страницах «Войны и мира» мы встречаем Наташу уже взрослой невестой тринадцати лет. Нам, правда, сообщается, что несколько раньше Наташа была влюблена в Пьера, тогда ещё не того Пьера, к которому мы проникаемся уважением, а двадцатилетнего мальчишку, хоть и одарённого, но всё-таки не более чем мальчишку, не научившегося противостоять желаниям некрофилов. Была тринадцатилетняя Наташа влюблена и в учителя танцев и, кажется, ещё в кого-то. При нашей с ней встрече она как раз клялась в любви на всю жизнь Борису Друбецкому — единственному в тот момент молодому человеку, имеющему в их дом доступ, ничтожеству, но в будущем достаточно успешному, услужливому и корыстному карьеристу, жухлому. Позднее, кажется, ещё в первом томе, чуткая и впечатлительная Наташа влюбляется в князя Андрея, несравненно более значимого и знатного, чем жухлый Борис.
Князь Андрей по множеству в тексте на его счёт возвышающих эпитетов поверхностным читателем воспринимается как герой положительный. А как иначе может оценить обыденный читатель, воспитанный в лжепатриотических традициях советской школы, поступок князя Андрея, когда тот в заграничном походе подхватил из рук убитого знаменосца упавшее знамя и одним только своим присутствием остановил, повернул и увлёк за собой в панике бежавший русский полк, повёл солдат навстречу смерти? Обыденный читатель обречён воспринимать этот поступок как проявление благородного, достойного восхищения характера. Если же подумать, то очевидно, что сам факт того, что князь Андрей смог увлечь бегущих людей за собой на смерть, разоблачает в нём способность к энергетическому подавлению. Толстой так прямо князя Андрея и характеризует: единственное его стремление, доминирующее над всеми остальными желаниями, — это стремление возвыситься над людьми, достичь славы!
Итак, после жухло-подавляющего Бориса, способного поклонами и угадыванием желаний начальства забраться довольно высоко по иерархической лестнице военного ведомства, Наташа фиксируется на объекте ещё более подавляющем — князе Андрее, которому внутри иерархий тесно: он может быть только первым. Восприимчивая, чувствительная Наташа идентифицирует свою фиксацию как любовь, князь Андрей делает предложение, получает согласие и от самой Наташи, и от её родителей, и далее разворачивается весь признанный ритуал любовных взаимоотношений: улыбки, признания, клятвы, мечты о том, как они будут счастливы, когда поженятся, когда начнут жить вместе, когда появится первый ребёнок, и т. п. С князем Андреем Наташа это делает с восторгом б`ольшим, чем могла бы это делать с Борисом, что закономерно в силу психоэнергетических свойств первого. Однако свадьбе состояться суждено не было, и Толстому нужен был всего лишь повод, чтобы этот брак расстроить. Повод изложен во втором и третьем томах — «измена» Наташи и гибель князя Андрея от раны в низ живота.
Далее был театр с крашеными досками, долженствующими изображать сад, в котором гуляла французская садомазохистка, была с мраморной кожей улыбающаяся гадина Элен, был подонок Анатоль, который лишь завершил начатое объединившимися воедино силами зла, — так была навязана Наташе «безумная любовь», страсть, или, попросту, болезненная фиксация на травме с рабско-господским рационализированием, та самая страстная любовь, которую подсознательно так не любил Л. Толстой. Но, как говорит Писание, «для чистого всё чисто» и, переболев своё несчастье, Наташа, не без помощи Пьера, поднялась с «обновлённой нравственной физиономией». «Обновлённая нравственная физиономия» означает победу над самой собой, победу нравственную: Наташа решила не просто больше не попадать в болезненную ситуацию, но вообще сказать злу — нет! Очень может быть, что эта её «любовная» история была необходимым катализатором (ускорителем развития) её души, иначе она, возможно, до уровня сочетания с Пьером не доросла бы и к сорока своим годам — возраст не лучший, чтобы подарить любимому человеку первого своего ребёнка.
В каком смысле слова Наташа была биофилкой — в широком или высоком, сказать трудно; и, чтобы решить этот вопрос, не надо отождествлять Наташу с её прототипом, сестрой жены писателя — Таней Берс.
