Исцеление привлекло ещё большее внимание к отцу Сергию, он стал исцелять всё чаще и чаще, и ему было приятно, что о нём знают и в городе, знает и Сам Государь, и даже за границей тоже о нём знают.
Прошло более двадцати лет с тех пор, как Стива Касатский, красавец и развратник, стал монахом, старцем, признанным праведником, пустынником, целителем и умертвителем ещё и своей плоти. Однажды он служил в своей пещере всенощную для узкого круга богатых и — ноги дали слабину — пошатнулся.
Но он не оставил службы и продолжал её. Только слабым голосом.
«Совсем как у святых», — залюбовался собой отец Сергий, продолжая петь.
«Батюшки, святой!» — залюбовавшись, захлебнулась «неизвестно» откуда пришедшей мыслью прислуживавшая ему барыня, в полной уверенности, что эта мысль — её.
«Святой!!!» — залюбовавшись, ахнул стоявший рядом купец, который приехал поклониться отцу Сергию более чем за две тысячи километров. И отказаться от этой догадки он, по-видимому, был более не в силах никогда.
После службы купец бухнулся перед отцом Сергием на колени и, высокопарно изъясняясь, стал умолять «святого» исцелить болящую дщерь — неврастеничку по определению врачей. Настала ночь, и отец привёл дочь, которая не выходила из дому при дневном свете. Отец Сергий осмотрел тело стоявшей перед ним двадцатидвухлетней девушки и понял, что она чувственна и слабоумна. Отец Сергий отметил, что кожа у неё белая, по-женски припухлая фигура и большая грудь. Угодник также заметил и чувство, с которым он смотрел на чадо, приведённое для исцеления.
Девушка посмотрела на него.
— Как твоё имя? — спросил он.
— Мария, — ответила она.
— Ты будешь здорова, — сказал чудотворец. — Молись.
— А что молиться? Я уже молилась, — сказала Мария. И улыбнулась.
— А вы мне во сне снились, — сказала Мария, — и наложили на меня руку вот так, — и положила руку угодника себе на грудь. Отец Сергий не сопротивлялся и отдался ей.
Утром, ожидая того, что придёт отец девушки и вся история откроется, известный и признанный православный угодник переоделся в ещё прежде приготовленную одежду и бежал.
Прежде, когда отец Сергий совершил первое своё исцеление, он, перед тем как сообщить больному, что тот будет здоров, молился. Прошли годы. Отец Сергий по-прежнему вёл предписанный монахам образ жизни и возрастал в том, что в этой системе госрелигиозности считается святостью. Соответственно, как и у признанных святых прежних веков, возрастала и его исцеляющая сила. И отцу Сергию уже не было нужды молиться — всё получалось и так. Со знатными посетителями, как принято, он совершал молитвословие, которое среди его собратьев по духу отождествляется с молитвой, — но, в общем-то, совершать молитвословие, чтобы деструктурировать сознание жертвы, нужды не было, и отец Сергий просто сообщал человеку, что тот будет здоров — и этого, он знал по опыту, было достаточно.
Поразительно, с какой гениальной прозорливостью Толстой подобрал для отца Сергия ту женщину, с которой угодник после двадцати лет умерщвления плоти, «пал». Или, точнее сказать, проявил себя. Для целителя-вульгарис, то есть обыкновенного, как для всякого некрофила, более привлекательно тело мёртвое, оно его больше возбуждает, а если такового в наличии нет, но вожделенное желание есть, то больная женщина есть уже некоторое приближение к идеалу, нечто среднее между трупом и физически здоровой женщиной. Здоровую женщину можно захотеть, в особенности если она, подобно весёлой вдове, грамотно разыгрывает роль умирающей, но с таким желанием справиться несложно, можно пойти распить бутылочку или отрубить палец — и успокоиться. Но влечению к больному, в перспективе разлагающемуся телу некрофил сопротивляться не в силах — он поддаётся. Что и произошло с отцом Сергием. Поразительно только, с какой ошеломляющей быстротой он себя проявил. Поразительно, потому что для обыкновенного, не изощрённого грешника женщина — она и есть женщина, ничего особенного, можно встать и спокойно отойти, даже если одиночество уже приелось. И нечего палец отрубать ни на руке, ни ещё где-нибудь. Но отец Сергий, что и говорить, индивид житийный.
С потрясающей гениальностью отображён также и метод, которым слабоумная и чувственная девушка «соблазнила» того, который сам хотел её соблазнить. А как удостовериться, что именно его желание определило её действия? Очень просто: по тончайшим деталям образа, благо гениальный художник одарил нас ими рукою щедрой. То, что её поступки определялись его мыслями, очевидно, хотя бы, уже из того, что даже здоровые женщины во время всенощной, как мы видели, подхватывали невысказанные желания угодника как свои и послушно их исполняли — что уж говорить про девушку молодую, да ещё слабоумную, то есть такую, которая не в состоянии оградить себя от энергетической агрессии силою целостного логического мышления. Естественно, что похотливое желание угодника закогтило её.
Она же поступила с ним милосердней: дала ему возможность не угрызаться совестью хотя бы на логическом уровне, послушно разыграв партию соблазнительницы, как бы инициатора прелюбодеяния. В своём послушании она задела самую звучащую струну души отца Сергия — гордость.
— А вы мне во сне снились, — сказала ему она.
Это сильное слово для всякого, кому приятно, что о нём знают в ближайшем городе, знает сам Государь, знают в Европе.
— А вы мне во сне снились, — сказала ему она (женщина). — И наложили на меня руку вот так, — и положила руку отца Сергия себе на грудь. (Здесь мастерство Толстого-художника потрясает: себе на грудь она руку угодника положила — писатель употребил слово с нейтральным оттенком, оно просто описывает происходящее с точки зрения стороннего нейтрального наблюдателя. Сама же девушка употребила другое слово, с совершенно иным оттенком: наложили. Наложить можно на себя руки, и это будет обозначать самоубийство. Жандармы могут наложить руки на писателя, который пытается разобраться в происходящем, — и это будет означать, что правду в очередной раз попытались уничтожить. То же — убийство. Наложить — это насилие, и девушка с ослабленным логическим мышлением не случайно употребила именно это слово. Она уже не владела ситуацией, она была вынуждена говорить то, что от неё требовалось, и своё отношение к насилию угодника могла только обозначить и только через стилистику. Присмотритесь — именно так в жизни и происходит!)
— Мария, ты дьявол, — сказал отец Сергий.
— Ну, авось ничего, — сказала она и, обхватив рукою угодника и чудотворца-целителя, села с ним на лавку, где он обычно спал.
Порой и знания (это на уровне логического мышления) являются причиной поступков, поэтому признанный в народе и в православной иерархии за святого отец Сергий после столь очевидного падения почувствовал нужду, которую счёл очередной потребностью в очередном покаянии — ведь это рекомендуется во всех монастырских наставлениях, — и на логическом уровне определил себе поведение, по народно-монашеским представлениям сопровождающее покаяние. Отец Сергий сбросил гордую монашескую рясу, одел давно приготовленное крестьянское платье и потихоньку ушёл из скита. Лёжа в поле, переодетый угодник пытался делать то, что прежде считал молитвой, но не мог: как выразил его состояние духа Толстой-художник, Бога не было. Потом отец Сергий заснул, и приснился ему сон — как он впоследствии определил себе — от Бога (которого, как вы помните, не было): пришёл Ангел и «прорёк» пойти учиться у Пашеньки.
