Из тех же соображений я решил не использовать в качестве примера научное творчество и предпочел другие примеры. Многие современные исследования посвящены ученым, доказавшим свои творческие способности, — нобелевским лауреатам, крупным изобретателям и т. п. Однако, знакомясь со многими учеными, вы вскоре обнаруживаете, что ученые как группа не так склонны к творчеству, как можно было бы предположить. Это касается и людей, реально осуществивших открытия, внесших творческий вклад в науку, опубликовавших работы, двинувшие науку вперед. Такое положение дел больше говорит нам о природе науки, чем о природе творчества. Допуская некоторое озорство, я мог бы определить науку как метод, позволяющий творить нетворческим людям. Это вовсе не насмешка над учеными. По-моему, замечательно, что люди, возможности которых всегда ограничены, могут быть поставлены на службу великим делам, даже если сами они не являются великими. Наука представляет собой социально обусловленный и институционализированный метод, дающий возможность даже людям, не блещущим интеллектом, служить прогрессу знаний. Я намеренно предельно утрирую и драматизирую ситуацию. Поскольку каждый конкретный ученый в очень большой степени опирается на историю, стоит на плечах многих своих предшественников, является членом громадной команды, его собственные недостатки могут не проявиться. Он заслуживает цитирования, внимания и уважения как участник большого и славного предприятия. Я пришел к пониманию того, что когда он открывает нечто, — это продукт социального института, продукт сотрудничества. Если он не совершает открытия, его вскоре сделает кто-нибудь другой. Учитывая все это, я полагаю, что отбор ученых, даже достигших творческих результатов, — отнюдь не лучший путь разработки теории творчества.
Полагаю также, что мы не сможем изучить творчество в подлинном смысле, пока не поймем, что почти все расхожие определения творчества и большинство используемых нами примеров являются по сути мужскими. Мы почти полностью исключили из рассмотрения женскую креативность с помощью простого семантического приема — определив в качестве творческих только продукты, производимые мужчинами, и полностью проигнорировав таким образом творчество женщин. Я убедился недавно (в ходе изучения пиковых переживаний), что женское творчество — это перспективное поле исследований, поскольку женщины меньше заинтересованы в результатах, в достижениях, а больше в самом процессе — текущем процессе, а не его высшей точке триумфа и успеха.
Вот тот фон, на каком я рассматриваю конкретную проблему, о которой пойдет речь ниже.
В основе проблемы, которую я пытаюсь решить, лежит следующее наблюдение: творческая личность в фазе вдохновения утрачивает свое прошлое и свое будущее и живет только данным моментом. Она полностью погружена в него и поглощена настоящим, текущей ситуацией, тем, что происходит здесь и теперь, служит объектом действия. Можно воспользоваться точной фразой из "Старой девы" Сильвии Эштон-Уорнер. Учительница, поглощенная новым методом обучения детей чтению, говорит: "Я полностью потеряна в настоящем".
Эта способность "потеряться в настоящем" представляется мне непременным условием любой креативности. Но должны существовать определенные предпосылки этой способности к выходу из времени, из себя, из пространства, из общества, из истории.
Очень похоже, что это явление представляет собой ослабленный, более мирской, более распространенный вариант мистического опыта, который описывался столь часто, что стал тем, что О. Хаксли назвал "вечной философией". В разных культурах и в разные эпохи он приобретает специфическую окраску — но в сущности всегда остается узнаваемым, то есть тем же самым.
Этот опыт всегда описывается как потеря себя или своего Я, а иногда — как самотрансценденция. Происходит слияние с наблюдаемой реальностью (или, выражаясь более нейтрально, с предметом), слияние двух в одно, своеобразная интеграция Я и не-Я. Обязательно сообщается о видении ранее скрытой истины, об откровении в строгом смысле слова, о сбрасывании пелены. Наконец, почти всегда весь опыт переживается как блаженство, экстаз, восторг
Неудивительно, что такой волнующий опыт столь часто воспринимался как сверхчеловеческий, сверхъестественный. Он был настолько величественнее и грандиознее всего того, что считалось человеческим, что мог быть приписан только сверхчеловеческим источникам. Такие "откровения" часто служат основой, иногда единственной основой, различных религий.
Однако даже эти самые удивительные переживания включаются ныне в сферу человеческого опыта и познания. Мои исследования феноменов, названных мною пиковыми переживаниями (Maslow, 1962), а также проведенные Марганитой Ласки (Laski, 1961) исследования того, что она называет экстазом (эти работы выполнены совершенно независимо друг от друга), показывают, что такой опыт является вполне естественным, легко поддается изучению и, что важно в данном контексте, может многому научить нас в отношении как креативности, так и других аспектов полного функционирования человеческих существ, когда они наиболее полно реализуют себя, достигают наибольшей зрелости и развития, наибольшего здоровья, когда, можно сказать, они в наиболее полной мере являются людьми.
Важной характеристикой пиковых переживаний служит как раз эта полная поглощенность объектом, эта потерянность в настоящем, эта отрешенность от времени и места. И мне кажется, что многое из того, что мы узнали, изучая эти пиковые переживания, может быть прямо использовано для обогащенного понимания опыта функционирования "здесь-и-теперь", установки на творчество.
Нам вовсе не обязательно ограничиваться рассмотрением необычного и, можно сказать, экстремального опыта (хотя, как теперь представляется очевидным, практически все люди могут сообщить о моментах восторга, если они тщательно пороются в памяти и если опрос проводится достаточно адекватно). Мы можем обратиться к простейшему варианту пикового переживания, а именно к поглощению и очарованию чем угодно, лишь бы оно было достаточно интересно, чтобы полностью завладеть вниманием индивида. Я имею в виду не только великие симфонии или трагедии, но также захватывающий фильм или детективную повесть либо попросту поглощенность работой. Есть определенные преимущества в том, чтобы начинать с такого универсального и знакомого всем нам опыта. Таким образом мы можем получить прямое ощущение, или интуицию, или эмпатию, то есть прямое опытное знание умеренного, ослабленного варианта более "высоких" переживаний. При этом мы можем избежать высокопарной, очень метафоричной лексики, типичной для данной области.
Итак, опишем кое-что из происходящего в интересующие нас моменты.
Отказ от прошлого. Наилучший способ посмотреть на существующую проблему — это отдать ей все, что у вас есть, изучать именно ее и ее природу, воспринимать связи, существующие внутри нее, открывать (а не изобретать) ответ на вопрос, касающийся этой проблемы, изнутри самой проблемы. Таков лучший способ созерцать картину или (в психотерапии) слушать пациента.
Другой способ состоит просто в том, чтобы перебрать прежний опыт, прежние навыки и знания, с тем чтобы установить, в каких отношениях текущая ситуация похожа на какую-то ситуацию в прошлом. Иначе говоря, речь идет о том, чтобы классифицировать текущую ситуацию и использовать сейчас решение, когда-то выработанное для похожей ситуации в прошлом. Это похоже на работу клерка с картотекой. В свое время я назвал такую работу "рубрикацией". И она достаточно эффективна — в той мере, в какой настоящее подобно прошлому.
