Я часто бываю в Индии. Там довольно густая человеческая жизнь. Заметно, что индийские дети никогда не остаются одни, всегда рядом кто-то из взрослых, и все взрослые смотрят за всеми детьми… И в нашей стране прежде в основном так и было. А потом – ушло.
НА РУИНАХ «ВЕТХИХ» НОРМ
Психолог Степан Киселев, специально для книги:
– Самоубийство – это прежде всего феномен культуры (контркультуры или субкультуры – тут не важен знак нашего к ней отношения), некоторый поступок, некий жест. Смысл соответственно может быть понят только в широком контексте норм и правил, которых придерживается та или иная общность людей. В этом плане самоубийство сродни неврозу, точнее, тому пониманию невроза, которое нам оставил Зигмунд Фрейд. Нет, речь не о подавленной сексуальности, которую многие ошибочно принимают за суть психоанализа. А о том, что невроз реализуется в контексте той культуры, где сексуальность подавляется. Напомню, что пациентами Фрейда были австрийские буржуа конца XIX века, и его психоанализ поэтому это не всеобщая теория неврозов, пригодная для понимания во все времена и для всех народов, а теория весьма неширокого культурно-исторического контекста. Кстати, почти все восточные культуры, перенимая и принимая в первой половине XX века нормы европейства (науку, театр, моду и пр.), остались равнодушны к психоанализу: вы что-нибудь слышали о японском, тайском или иранском психоанализе? В контекстах восточных культур сексуальность была «прописана» совершенно иначе, чем в буржуазной культуре Вены, и поэтому классический психоанализ там «не работал». Именно поэтому, а не в силу политической цензуры, психоанализ не работал и в СССР – у нас ведь действительно «не было секса», то есть не было такого культурного феномена, каким он был в протестантской Германии или пуританской Америке.
Так вот, возвращаясь к теме самоубийства, нужно всегда держать в голове культурно-исторический контекст этого явления. В средневековой Японии самоубийство (харакири) – знак доблести и чести, а в православной России – смертный грех, наказуемый запретом на церковное отпевание и отлучением от родового погоста. Но и японские герои, вспарывающие себе животы, и православные грешники, бросающиеся то в реку, то под поезд, представляют собой ничтожное меньшинство общества. В целом же в классических и традиционных культурах, то есть в «устоявшихся» обществах, проблема самоубийства так или иначе решена, купирована и добровольный уход из жизни в рамках этих культур воспринимается там как отклонение от нормы. Поэтому она и описывается как болезнь, носителей которой надо держать под контролем и на учете в психоневрологических диспансерах.
И совершенно иное происходит, когда мы имеем дело со «сменой вех», с революционными изменениями в обществе, с глобальным сломом старых норм, когда прежние кумиры и нормотворцы «сбрасываются с корабля современности». В этой исторической ситуации социологи, как правило, регистрирует всплеск самоубийств, принимающих порой характер эпидемий. В это межвременье на руинах «ветхих» культур создаются новые ценности и новые нормы, появляются разного рода «клубы самоубийц», транслирующие суицидальные нормы и придающие им привлекательность.
Вот именно это мы и наблюдаем сегодня в контексте «самоубийств по Интернету». Для подростковой среды и в ней самой создаётся культура, в контексте которой самоубийство не болезнь и не патология, а единственно осмысленный поступок, совершаемый как отрицание бессмысленности окружающего их мира.
Ещё раз повторю: самоубийство – это элемент культуры, это культурная норма. Как невроз или… обморок. Гламурная барышня XIX века падает в обморок от любой неприличности, услышанной ею на светском балу, не потому, что ее девичья психика столь чувствительна, а потому, что приличная девушка непременно должна хлопнуться в обморок и тем самым продемонстрировать свою непричастность к пошлости света. Так и юный самоубийца, шагая в бездну небытия, тем самым отрицает мир ветхих норм и утверждает свою принадлежность к новой культуре, становясь в ней «мучеником и героем».
Противостоять этой интернет-эпидемии интернет-самоубийств можно, только противопоставив ей более привлекательную культуру. Кстати, подростковые самоубийства были немыслимы в СССР, где были детские и подростковые писатели, были киностудии для детей и юношества, была комсомольская и пионерская мифология, которая при всей своей идеологической бредовости прекрасно выполняла профилактическую роль.
ОБЩАЯ ТАЙНА
Тимур Мурсалиев, возрастной психолог, специально для книги:
– Что мы знаем о подростках точно? У них не до конца сформирован понятийный аппарат, и в лучшем случае они находятся на этапе псевдопонятий. То есть индукция и дедукция им доступны весьма условно и ими можно манипулировать достаточно простой псевдо логикой.
Они жаждут осознать себя, понять, кто они, на что способны, им нужно задать границы своих личностей. Они глубоко и ярко переживают свои страсти и мысли, несмотря на то что взрослым людям это кажется глупостью.
Как можно довести до суицида без личного контакта? Дистанционно? Я знаю три варианта: травля, шантаж, формирование образа мира, в котором суицид адекватен. Какие ресурсы есть у групп смерти? Множество групп с иллюзией разницы и вражды. Подходы к загрустившим: «тебе больно, иди к нам». Получается достаточно большая аудитория, и держится она за счет того, что ей даны три вещи – поддержка, причастность к молодым, но взрослым (для 12–13– и даже 16-летних те, кому 19–20 – абсолютные динозавры) и понимание того, что «я такой не один». Включается селекция: очевидно, что довести до суицида всех не получится. Так что идут по логике:
1) мобилизация (нас закрывают, прессуют, надо переходить из группы в группы, нас ненавидят, не понимают и т. д.);
2) включёность (каждый день надо заходить в группу и общаться);
3) мотивация (раздача заданий, квест);
4) иллюзия (есть некий предел, к которому можно прийти и стать сверхсуперкрутым, узнать «истину», но вначале нужно доказать, что ты этого достоин, и пройти серию этапов);
5) общая тайна (от просыпаний и онлайна ночью до того, что вся инфа скрыта от взрослых близких, наличие сленга и «тайных знаков», своя символика с отсылками к «древним знаниям»);
6) отсев; постоянная включёность и задания плюс ещё, и наличие конкуренции в игре позволяют полностью войти в сузившееся пространство, в рамках которого подросток и живёт. Если появляются умники, задающие критические вопросы, всегда можно их удалить из группы, так чтобы остались только те, кто способен многозначительно кивать на каждую фразу и выполнять задания, с каждым успехом чувствуя себя всё более «избранным»;
7) на проект групп смерти «работает» общая ситуация – стрессированное общество, мода на тему смерти и «Рина хайп».
Апогей – в финале мы имеем замотивированных на получение «сакрального знания» и уподобление «прекрасной Рине» подростков, считающих, что они избраны не только потому, что так сложилось, но и потому, что они одни из немногих прошли все этапы отбора.
