– Я не ожидала, что он объявится. – Алисса отстранилась от мужа и взяла стакан грейпфрутового сока из холодильника. – Выжала заранее.
Глядя на сок, детектив почувствовал, что его рот наполняется слюной.
– Как называется галерея?
– Чикагская галерея Дэвида Рубинштейна.
– В названии слышится богатство.
– Он богат. Как и его клиенты.
– Я почищу свою ермолку.
– Как жаль, что их носят на задней части головы. – Алисса посмотрела на лысый череп мужа.
– Эй. – Жюль провел ладонью по голове, пока не добрался до серебристо-черной поросли, начинавшейся за дальней частью Северного полюса. – Я человек чувствительный.
– Вовсе нет.
Жена детектива глотнула немного грейпфрутового сока, поморщилась и вручила стакан мужу, который с радостью схватил его. Его глаза обожгли слезы, а в горле вспыхнуло пламя, когда он начал пить вяжущий напиток.
– Такого горького я еще не пил, – сказал он.
– Это точно.
Беттингер вернул стакан Алиссе.
– Его практически невозможно пить.
– Я знаю.
Они оба любили бросать вызов грейпфрутовому соку.
– Какие картины ты хочешь выставить? – поинтересовался полицейский.
– «Живой груз».
На лице детектива появилось удивление.
– В самом деле?
– Угу.
Эта серия изображала белых аристократов: они обедали, играли в крокет и сидели на грудах черных тел в грузовых корабельных трюмах. В отличие от большинства картин Алиссы, тонких импрессионистских полотен, выполненных акриловыми красками и не имевших никакого отношения к расовым проблемам, серия «Живой груз» была написана в реалистичной и политически агрессивной манере.
– Ты же знаешь, как сильно я люблю эту серию. – За словами Беттингера крылся особый смысл.
– Рубинштейн считает, что это должно привлечь внимание людей.
– Да, так и будет.
Алисса допила остатки сока, оставив гущу на дне.
– Ты думаешь, они не будут продаваться?
– Я не имел в виду ничего такого. – Жюль поднял вверх ладони. – Я не знаю мир искусства Чикаго, а твои картины великолепны.
– Но…
– Но они провокационны. Они заставляют людей чувствовать вину или гнев, а может быть, и то, и другое, и больше подходят для музея, чем для особняка банкира, где они будут висеть на стене напротив плазменного экрана телевизора в семьдесят два дюйма и портретов блондинок, улыбающихся одинаковыми улыбками на всех картинах.
Алисса усмехнулась.
– Я с нетерпением жду встреч с кураторами музеев, которые разделяют твое мнение.
– Ты их встретишь. – В голосе Беттингера не было ни малейших сомнений – его вера в талант жены не знала границ. – Рубинштейн не думает, что они слишком черные?
Художница налила еще грейпфрутового сока.
– Он не уверен, но даже если они не будут продаваться, у меня появится репутация среди его клиентов.
– Которым он будет предлагать более аппетитные работы того же художника?
Алисса состроила гримасу и глотнула кислого сока.
– Таков план.
– Он позволит людям чувствовать, что они подходят к самому краю, в действительности к нему не приближаясь.
– Именно. – Жена протянула стакан мужу. – Ты можешь допить остальное.
– Не уверен, что переживу это.
– Есть и похуже способы отдать концы.
Беттингер допил обжигающие остатки сока.
– Он почти как серная кислота.
– Да?
Закрыв дверь в соседнюю комнату, детектив посмотрел в коридор.
– Гордон?
– Что?
– Обед в семь тридцать.
– Хорошо.
– Если опоздаешь, будешь мыть посуду всю неделю.
– Вольно, офицер.
– Иди сюда.
Стройный пятнадцатилетний парнишка с сонными глазами появился в дверном проеме и вытащил из правого уха белый наушник.
– Что? – угрюмо спросил он.
– Ты когда-нибудь готовил обед для всей семьи?
– Нет.
– Думаешь, это легко?
Гордон обдумал несколько вариантов остроумных ответов, не уверенный, стоит ли дальше раздражать отца.
– Я знаю, что это нелегко, – наконец ответил он, решив не обострять обстановку.
– Не заставляй меня угрожать тебе лишней работой, словно ты еще не вышел из десятилетнего возраста. Уважай и цени то, что делает твоя мать, которая много трудится, чтобы мы питались вкусной и полезной едой.
– Я ценю – она хорошо готовит. – Казалось, восстание юноши закончилось.
– И поздравь ее.
Гордон напряг свой подростковый ум.
– Она беременна?
Алисса рассмеялась. Несмотря на то что она выглядела молодо и женственно для своих сорока шести, ее смех звучал так, словно он исходил из груди белого старика, больного плевритом.
– Картины твоей матери будут выставлены в престижной чикагской галерее.
– Правда? – Лицо Гордона прояснилось. – Это здорово! – Он вытащил наушник из другого уха, подошел к матери и обнял ее. – Похоже, вкус у них лучше, чем у тех, кто живет в Аризоне. Они – настоящие интеллектуалы.
Алисса сжала руку сына.
– Спасибо.
– Потрясающе.
Беттингер поставил пустой стакан в раковину.
– Тебе придется присматривать за сестрой, когда мы с твоей матерью поедем на открытие.
– Отлично. – Гордон засунул наушники обратно. – Ты поведешь там маму в роскошный ресторан?
– Конечно.
– Вы возьмете лимузин? Закажете шампанское и горячую ванну?
Снова раздалось ревматическое хихиканье старика, жившего в груди Алиссы.
– Я все сделаю правильно, – заверил сына полицейский. – Можешь не беспокоиться.
– Сделай так, как в Новый год, когда наступило третье тысячелетие, – заявил подросток, включил музыку и удалился.
Погруженный в раздумья детектив сполоснул стакан и поставил его в посудомоечную машину.
– У него своеобразные идеи насчет женщин.
– Очень правильные.
– Папочка, – сказала Карен, входя на кухню с доской с магнитными шахматами в маленьких руках. – Тебя сейчас уничтожат.
– Ты видишь, где стоит мой слон?
Девочка посмотрела на расположение белых фигур.
