* * *
Отдельные светильники сияли рядом с каждой из двадцати двух новых картин, висевших на кирпичных стенах галереи Давида Рубинштейна в Чикаго. Восхищаясь работами, Беттингер застегнул пиджак коричневого костюма и подошел к бару. Сегодня вечером состоялось открытие третьей выставки Алиссы Брайт, ставшей для нее первой сольной. Новая серия картин, написанных маслом, называлась «Иссечения». Мрачное название, но не такое агрессивное, как первый вариант – «Кровопускание». Детектив оценил их очень высоко, но не мог долго на них смотреть.
– Три бокала шампанского, пожалуйста, – попросил Жюль.
– Конечно, мистер Брайт, – сказала стройная белая женщина, работавшая барменшей.
Она была не первой, кто называл Беттингера фамилией жены, но гордый муж лишь вежливо улыбался и не пытался исправить ошибку.
Три изысканных бокала были изящно расставлены на серебряной скатерти и наполнены шампанским.
– Благодарю вас, – сказал детектив, оставив на столике банкноту.
– Сэр… вам не нужно давать на чай.
– Мистер Брайт – ужасный транжира.
Жюль взял три бокала с шампанским и отвернулся от стола. Доходы от второй выставки существенно превзошли годовой заработок детектива, и хотя они с женой не считали себя богатыми людьми, могли теперь позволить себе недоступную прежде роскошь.
С бокалами пузырящейся жидкости в руках Беттингер подошел к Давиду Рубинштейну и Алиссе. Сорокасемилетняя женщина была в зеленом платье с единственной бретелькой, с ослепительной улыбкой на лице и в очках, одна из линз которых была черной. За ее обнаженным левым плечом висела картина со смутным демоническим лицом, написанным переливающимися красками и рассеченным при помощи канцелярского ножа.
Детектив протянул бокалы жене и древнему владельцу галереи.
– Я с нетерпением жду еще одну очень успешную выставку, – заговорил он.
– Надеюсь, что так и будет, – сказала художница.
– Совершенно точно будет.
– Слушайте мужа, моя дорогая, или я попрошу его надеть на вас намордник, – заметил Давид Рубинштейн, чьи манеры и сексуальные предпочтения можно было описать одним трехбуквенным словом. – Если только он уже этого не делал…
– Я – авторитетное лицо, – отозвался Беттингер.
Старик со слезящимися глазами, живущий в груди Алиссы, захихикал.
На свете не существовало звуков, которыми детектив наслаждался бы больше, чем этим чудовищным смехом своей жены.
– За третью и самую успешную выставку Алиссы Брайт, – сказал Беттингер, поднимая бокал.
Художница кивнула.
– Согласна.
Зазвенел хрусталь, и все трое сделали по глотку шампанского.
В кармане Жюля ожил сотовый телефон, но он не стал отвечать, предоставив сработать голосовой почте.
Две азиатки – вероятно, журналистки или просто почитатели таланта Алиссы, а может, и то, и другое вместе – подошли к художнице, и Беттингер, взяв пустой бокал жены, отошел в сторону, чтобы не мешать беседе. Сегодня был ее вечер.
В зал тем временем входили люди с громкими голосами, в эксклюзивных свитерах, пахнущие очень дорогой туалетной водой. Беттингер вернул бокалы в бар и нашел тихий уголок. Там он вытащил сотовый телефон и посмотрел на дисплей, на котором высветилось имя Доминика Уильямса. Детектив не разговаривал с великаном-полицейским со дня метели.
Недовольный Жюль поднес трубку к уху, чтобы выслушать сообщение.
– Это Доминик. Мы разобрались с делом Элейн Джеймс, если тебе интересно знать.
На этом сообщение заканчивалось.
Детектив не раз размышлял о том брошенном деле, и, хотя ему совсем не хотелось говорить с бывшим напарником, он решил, что один короткий телефонный звонок позволит ему навсегда выкинуть ненавистную историю из головы.
– Господи Иисусе!
Беттингер поцеловал Алиссу в щеку, открыл входную дверь и вышел в коридор роскошного торгового центра с кондиционерами, согласившегося выделить помещение для выставки. Там сел на скамью, набрал номер и приложил трубку к уху.
– Привет, – сказал Доминик.
– Что произошло?
– Мы с Брайаном – это мой новый напарник – начали с досье, которые ты собрал на других убитых проституток. Мы отправились на места преступлений, проверили их – и, как и ты на Гансон-стрит, обнаружили следы от штатива. Но когда мы взяли образцы ДНК, все они оказались разными. Значит, разные подонки убивали проституток и трахали их перед камерами – как если б появилась новая мода или что-то в таком роде. – Казалось, великан-полицейский ухмыляется. – Ты можешь догадаться, что здесь происходило?
К Беттингеру вернулся гнев, который он испытывал по отношению к своему напарнику, Тэкли и всему городу Виктори.
– Я хочу, чтобы этот разговор закончился как можно быстрее и чтобы других не было, – ответил он.
– Какой ворчливый ниггер!.. Не похоже, чтобы воздух Аризоны пошел тебе на пользу.
– У меня мало времени.
– Существовала банда, которая носила название «Ангелы» – они действовали очень, очень долго. Скрытно. Они устраивали обряд инициации – требовалось угнать машину, отобрать деньги у дилера или убить парня из другой банды. Но потом все изменилось.
Жюля охватило недоумение.
– О чем ты?
– Об Элейн Джеймс. Вот что должен был сделать молодой ниггер, чтобы доказать свою лояльность «Ангелам». Поймать проститутку из конкурирующей банды, убить ее, снять на видеокамеру, как он трахает труп, показать свое лицо и произнести имя в камеру, пока он это делает. Готовую запись он отдает главарю «Ангелов», и кино становится страховкой, гарантирующей, что парень сохранит верность банде до конца своих дней.
Детектив почувствовал тошноту.
– Святые угодники!
– Да.
Стройная и хорошенькая рыжая девушка, похожая на манекенщицу, прошла мимо скамьи, держа на руках ребенка в мягких постромках.
– Виктори – неподходящее место для женщин, – сказал Беттингер.
– Так и есть.
– Вы взяли их?
– Не слишком деликатно.
Дело Элейн Джеймс было закрыто, и этот звонок сыграл свою роль.
– Спасибо, что дал мне знать, – сказал Жюль.
– Ты имел к этому отношение – именно ты все начал. Кто знает, что бы ты мог сделать, если бы остался здесь…
– Полагаю, это риторический вопрос.
– И как тебе твоя работа за письменным столом? – Голос Доминика стал насмешливым. – Выстроил все карандаши в правильном порядке?
– Я сейчас с моей женой, и она счастлива.
И Беттингер нажал на кнопку, закончив разговор.
