– Как твоей милости угодно, – осторожно ответил Некрас Жила, опасаясь какого-нибудь подвоха со стороны кудрявого херувима, и продолжил не без хитрецы: – Однако и винца доброго не мешало бы принять для сугреву…
Он уже сообразил, что Якушка у боярыни Марфы Борецкой исполняет роль шута – как это принято у немцев
[55]. Поэтому от него можно было ждать чего угодно.
Но атаман ошибался. Якушка не стал ерничать и, тем более, не пытался как-то уязвить калик перехожих. Ведь их пригласили на пир по указанию самой хозяйки, а сие значило многое. Обычно на гостьбе
[56] у Борецких присутствовали веселые скоморохи, но ни в коем случае не калики перехожие, навевавшие своими песнопениями тоску, печаль и серьезные мысли. Значит, боярыня удумала что-то важное, поэтому обижать калик нельзя ни в коем случае. Иначе точно быть Якушке поротым на конюшне, несмотря на его шутовские «привилегии» и доверительные отношения с боярыней.
Якушка оказался добрым малым. Вино принесла дворовая девка, и калики перехожие быстро разлили его по кружкам. Некрас с удовлетворением похлопал себя по животу, звучно отрыгнул, и не без похвальбы подумал: «Ратша неправ… Ничего я не продешевил. Наоборот – выиграл. Быть на пиру у Марфы Борецкой – ого-го, мало кому дано. Честь-то какая… Теперь наша ватага будет нарасхват. А значит, и денга в мошне зазвенит».
Слава недавно прибывших в вольный город калик перехожих разнеслась по всем концам Новгорода. Это была заслуга не только Спирки и слепцов, но в большей мере Волчко-Рожа со своими штуками. Он творил настоящие «чудеса». Простодушный народ только ахал и охал, когда Волчко начинал доставать из прежде пустого мешка кур, голубей, зайцев.
Ратше почти каждый день приходилось мотаться на торг, чтобы прикупить живность для его фокусов, что было для него небезопасно. Обычно голубей Волчко выпускал, приговаривая: «Летите в Божьи чертоги! Несите туда весть о славе вольного города, Господина Великого Новгорода!» Новгородцам его слова были, что елей на сердце, и в колпак Рожи сыпались не только полушки, но и денги, а иногда даже иноземные денарии.
Что касается кур и зайцев, то они благополучно исчезали в желудках калик. После представления ватага обычно шла на Волхов, где у калик было любимое место. Там они разводили костерок, и пока ватага баловалась доброй медовухой, «чудом» явившаяся из мешка живность аппетитно скворчала на вертеле. Дело это было в какой-то мере незаконным, так как на употребление зайчатины и телятины по какой-то причине был наложен запрет на некоторое время. И нарушение его могло выйти боком даже божьим людям – каликам перехожим.
Теперь в тайную корчму они заходили редко и то лишь затем, чтобы уважить Чурилу – вдруг когда пригодится. Их приютил другой корчемник, Жирок, заведение которого находилось неподалеку от Торга, на берегу Волхова. Его корчма была весьма просторной и вполне официальной, и народ туда заходил небедный – самое то, что было необходимо каликам.
Правда, кормить ватагу даром прижимистый Жирок не стал, зато не требовал платы за крышу над головой – в Новгороде постой стоил дорого. Но деньги у калик водились, – новгородцы народ состоятельный – и на еду им хватало с лихвой. Тем более, что в корчме Жирка за байки и игру на гуслях калик перехожих чаще всего угощали бесплатно…
В большой пиршественной горнице боярыни Марфы Борецкой, – повалуше – чествовали ее сына, новоиспеченного степенного посадника. На пир был приглашен цвет новгородского общества: родичи бояр Лошинских и Борецких, представители самых знатных боярских фамилий из Неревского конца – Мишиничи, Онциферовичи и Самсоновы, из Славенского конца – Селезневы, Грузовы, Офанасовы, две подруги боярыни – Анастасия, вдова боярина Ивана Григорьева, и Евфимия, жена посадника Андрея Горшкова. Кроме них присутствовали верные наперсники Марфы Борецкой из житьих людей – богатых землевладельцев – и весьма состоятельные купцы Ждан Светешников и Прокша Никитников из главного купеческого братства, которое называлась «Ивановское сто»
[57].
Пиршественный стол ломился от яств. Повар Путила перещеголял самого себя. Ведь гостьба у Борецких была не просто очередным торжеством, а победным. Сын боярыни – степенный посадник! Это же какая честь! Дмитрий пошел по стопам отца, покойного Исаака Андреевича Борецкого, в свое время тоже избранного степенным новгородским посадником. А звание «посадник» остается при человеке до конца его жизни. Это ли не победа, это ли не успех, ведь многие бояре выставили свои кандидатуры на вече. А избрали Дмитрия. Было от чего возгордиться боярыне Марфе. Нет – Марфе-посаднице! Именно об этом думала хозяйка пиршества, восседая во главе длинного стола рядом с сыном. Боярыню уже давно так величали в Великом Новгороде, с тех пор, как она стала проявлять свой властный, непокорный характер, – еще когда был жив ее второй муж, Исаак Борецкий.
Первый муж боярыни, Филипп Григорьев, был ни рыба ни мясо. Марфа не любила его, и замуж вышла больше по принуждению, нежели по согласию. Так нужно было семье бояр Лошинских, жаждавших породниться с Григорьевыми, богатыми землевладельцами, чтобы упрочить свое незавидное тогда положение. Это сейчас Иван Иванович Лошинский, брат Марфы, богат и независим, а тогда он был всего лишь бедным родственником. Да и остальные родичи – боярин Федор Остафьевич, на дочери которого женат брат Марфы, зять Афромей Васильевич, деверь Федор Григорьевич – живут ой как не бедно. И все благодаря кому? Ей, Марфе-посаднице!
И все потому, что на нее положил глаз Исаак Борецкий. Великого ума был ее второй муж! Это она сразу поняла. И хвала Господу, вовремя сообразила, что любовь и власть несовместимы. Поэтому и второе замужество не доставило Марфе душевного удовлетворения. Собственно говоря, и сам Исаак Борецкий не питал на счет счастливой семейной жизни никаких иллюзий. Он женился на Марфе точно из таких же побуждений, как и она, когда выходила первый раз замуж, – из-за богатства. При всей своей мягкотелости, Филипп Григорьев имел коммерческую жилку, и за годы совместной жизни с Марфой приумножил зажиточность семьи, прикупив немало землицы с рыбными и звериным ловищами, пожнями, бортями…
Так чета Борецких и жила – оба властолюбивые, жесткие, прижимистые. Свои земли в пятинах они собирали с неумолимым напором и коварством, не считаясь ни с кем и ни с чем, как в новгородскую казну – денга к денге. Марфе Борецкой принадлежало почти полторы тысячи крестьянских хозяйств. Общее количество зависимых от нее и платящих ей оброк смердов составляло только на учтенной части Новгородской земли примерно семь тысяч человек обоего пола.
