– Люби всякий подвиг телесный – и укротятся страсти. Не угождай себе ни в чем. Оплакивай постоянно грехи свои. Отвращайся лжи, ибо она отгонит от тебя страх Божий. Не открывай своих помыслов пред всеми. Руки твои упражняй в труде и рукоделии – и страх Божий будет сожительствовать тебе. Не увлекайся воспоминанием сделанных тобою проступков, дабы не возобновились в тебе грехи твои. Возлюби смирение, и оно покроет тебя от грехов твоих. Так живи, как бы каждый прожитый тобою день был последний в жизни, и не согрешишь пред Богом. Во всяком месте и деле избегай уныния и лености, чтобы не быть угнетенным силою врага. Труд, нищета, странничество, удручение тела и молчание рождают смирение. Смирением же испрашивается прощение всех грехов…
Смирение! Как можно смириться с той несправедливостью, которую учинила боярыня Марфа Борецкая?! Если дядя Нефед был виноват в гибели ее сыновей, то ему и ответ держать. Но в чем повинны были дети малые, братья и сестра Истомы?
«Нет уж, – мстительно думал Истома, – не дождется от меня боярыня смирения! Она должна ответить за все свои злодеяния. Должна!»
– Остерегайся порицать кого бы то ни было – ни явно, ни в сердце твоем, – поучал Феодосий, который постепенно вошел в роль наставника. – Человек должен непрестанно изливать молитвы пред Богом с великим смирением сердца и удручением тела. Не увлекайся похвалами человеческими и не падай духом…
Странное дело, отшельник все время говорил о смирении, втолковывал Истоме разные божественные истины, которые должны были сделать его агнцем, однако в душе юного боярина все больше и больше просыпалось чувство неудовлетворенной мести, которое сжигало, пожирало все то доброе, что в ней еще оставалось. Однажды в каком-то неистовом порыве, не владея своими чувствами, он рассказал отшельнику о своем горе и о том, кто виновен в том, что ему приходится скрываться в дикой глуши.
– Марфа?! – вскричал Феодосий. – Это все сделали ее люди?! Это они убили твоих родителей? Нет, такого не может быть!
– Клянусь, как перед Богом! – с горячностью ответил Истома.
– О-о, нет… – простонал отшельник. – Только не это! Если все, что ты мне поведал, правда, то она сгубила свою душу. Взять на себя такой страшный грех… Его уже не отмолишь. Я думал, мои видения – это козни диавола, ан нет, в них правда жестокая…
Истома недоуменно посмотрел на Феодосия – при чем здесь какие-то видения, и о какой правде идет речь? В юном боярине неожиданно проснулись пока еще до конца не сформировавшееся подозрение – что-то отшельник уж слишком близко принял к сердцу его рассказ. Особенно в той части, которая касалась Марфы Борецкой. С чего бы?
Будто подслушав мысли юного боярина, отшельник с горечью сказал:
– Ты должен это знать. Видимо, мы встретились неслучайно. Не знаю, к добру ли это или к худу. Но разве можно знать промысл Божий? Чудны дела твои, Господи!
Он встал перед иконами, которые висели над столом, и стал истово креститься и шептать слова какой-то молитвы. Истома терпеливо ждал, мрачно глядя на старца, не подозревая, что услышит в следующую минуту. Но внутренне он почему-то сжался, предчувствуя, что это ему не понравится. Так оно и вышло.
– Как ты уже знаешь, я боярин… – При этих словах Феодосий почему-то тяжко вздохнул. – Много лет мне довелось служить своему отечеству, Нова-городу, – мечом, советом, добродетелью. Но под конец жизни я решил служить только Богу единому. Так сложились обстоятельства. В честь моих заслуг благодарные новгородцы изготовили златую медаль, которая находится в Софийском храме, и всякий новый степенный посадник украшается ею в день избрания, но радости и удовлетворения все это мне не принесло…
Он немного помолчал, собираясь с мыслями; а может, пытался избавиться от обуревавших его сомнений, и даже промолчать, но все-таки в конечном итоге продолжил тихим упавшим голосом:
– То, что я сейчас скажу, скорее всего, разверзнет между нами пропасть, ад кромешный. Но не открыться перед тобой нельзя, не имею на то права. Душой это чую. Так Господь велит. Слушай – я… – голос старца дрогнул. – Я – боярин Феодосий Лошинский, дед Марфы Борецкой…
Откройся в этот момент перед ним, как предупреждал отшельник, пылающая бездна, и то Истома не удивился бы так и не ужаснулся. Он столько дней общался с родственником проклятой ведьмы, страшной грешницы, которой гореть в аду, он доверился ему, поверил в его святую чистоту! Но на лице Истомы нисколько не отразилась буря чувств, которая бушевала у него внутри. Он лишь сильно побледнел, однако лицо его осталось неподвижным, как у истукана. Все-таки общение с Матвеем Гречиным кое-чему научило юного боярина… Он смотрел на Феодосия отрешенно, будто и не услышал, что отшельник только что сказал.
Но Феодосия провести было трудно. Внимательно посмотрев в глаза Истомы и проникнув в их бездонные глубины, он тяжело вздохнул и обреченно потупился. Ему все стало понятно. И он ничего не мог изменить. Его страшные видения должны стать явью.
«Чудны дела твои, Господи… – стучало в голове Феодосия набатом. – Неужели сей отрок окажется погубителем нашего рода, неужели все идет к страшному концу?»
В тот же день, забрав из своего обиталища остатки еды, немудреные пожитки, вертеп, с которым так и не смог расстаться, и самодельную рогатину, Истома отправился обратно, к берегу Курополки, где в кустах была припрятана лодка деда Мирошки. Нужно было поскорее добраться до обжитых мест – пока не начался ледостав.
В голове у него уже созрел план, который казался совершенно безумным и невыполнимым, но Истома хорошо запомнил наставления Феодосия: «Не увлекайся похвалами человеческими и не падай духом. Во всяком месте и деле избегай уныния и лености, чтобы не быть угнетенным силою врага».
Удивительно, но он так и не смог возненавидеть старика, прародителя жестокосердной боярыни. Он просто стал для Истомы безразличен – как прах под ногами.
ЧАСТЬ II
АЗ ВОЗДАМ
Око за око, зуб за зуб.
Библия, Ветхий завет.
Глава 1
ПСКОВ
Новгородцы называли свои владения «землею Святой Софии», а подчиненные Новгороду города – «пригородами» новгородскими. Все пригороды в основном находились в западной половине новгородских земель. С запада и юго-запада Новгороду издревле грозили чужеземные враги – шведы, немцы и Литва; от них Новгород и заслонялся крепостями. Важнейшими из пригородов считался Псков, Изборск, Старая Руса и Ладога. А небольших укрепленных городков на западе и юге от Новгорода и Пскова насчитывались десятки. На восток от Новгорода, напротив, совсем не было городов, ему подчиненных; там их роль исполняли маленькие неукрепленные поселения, носившие названия «рядков», и располагались они главным образом по рекам. Таких рядков насчитывалось много, но каждый из них имел не более двух сотен дворов.
Не считая Пскова и Старой Русы, остальные новгородские пригороды были невелики. Конечно, они славились своими сильными укреплениями, но по сравнению с ними Новгород и Псков с их примерно семью тысячами дворов можно назвать огромными городами. Вообще Древняя Русь не знала городов многолюднее Новгорода и Пскова. Они собрали в своих стенах значительную часть населения и на своих вечах могли распоряжаться делами волостей так, как им хотелось.
