– Собирайся, пойдешь с нами! – грозно сказал один из бояр, наверное, старший – он был одет в теплую чюгу
[110] на соболях и подпоясан шелковым кушаком. – Да ящик свой потешный не забудь!
– Куда? – только и спросил Истома.
Он понимал, что дать деру невозможно, догонят враз, а сопротивляться – тем более нельзя. И потом, непонятно, кому и зачем он понадобился. Если его в чем-то заподозрили, тогда взяли бы под стражу. А здесь – боярские сыновья, правда, из худородных, хоть и одеты богато; похоже, чьи-то наперсники какого-нибудь боярина из «старших» или «больших».
– Узнаешь, – ответил второй боярин и хохотнул. – Не трусь, чай не в тюрьму забираем.
– И на том спасибо, – буркнул немного успокоенный Истома и начал укладывать потешные фигурки в ящик, чем вызвал недовольный ропот толпы; людям хотелось досмотреть до конца весьма забавное и интригующее действо.
– Но-но! – грозно прикрикнул на людей первый боярин. – Не баловать! Будут вам еще шутейные представления, но не сегодня.
Поплотнее запахнув свою видавшую виды заячью шубейку, Истома уныло поплелся в сопровождении столь представительного эскорта в неизвестность. На душе было муторно, но молодость отличается тем, что она всегда жаждет нового, неизведанного, и постепенно тревога, обуявшая юного штукаря, сменилась ожиданием какого-то интересного приключения. Тем более, что бояре вели его не в вечевую избу (обычно там проходили разные разбирательства), а взяли направление на Неревской конец, где находились усадьбы бояр и богатых купцов. А когда вышли на главную улицу Неревского конца – Великую, у Истомы уже не оставалось сомнений, что ему предстоит потешить семью какого-нибудь боярина. Несколько раз ему уже приходилось выступать в хоромах перед боярскими детьми, и он не оставался внакладе – бояре были щедры.
Великая улица вела от Детинца к северу, пересекая при этом улицу Яневу, Щеркову, Розважью, Козьмодемьянскую, Холопью, и уходила дальше по Неревскому концу на север, в сторону княжеского Зверинца
[111]. Чем ближе Истома подходил к Розважьей улице, тем сердце у него почему-то колотилось все сильнее и сильнее.
Он много раз ходил по этому маршруту, ведь между улицами Розважьей и Борковой, у самого берега Волхова, стояли каменные палаты боярыни Марфы Борецкой. Истома изучил и Великую, и Розважью улицы, как свои пять пальцев. И не ради любознательности, а по вполне прозаической причине: если вдруг придется дать деру, то нужно знать, куда бежать и где можно не только спрятаться, но и затаиться на какое-то время.
Когда бояре свернули на Розважью, Истома уже не сомневался – его ведут к Марфе-посаднице! Это озарение словно обухом ударило его по голове; несмотря на крепкий мороз, тело юного боярина вдруг покрылось потом, а ноги стали заплетаться.
– Двигай шибче! – подтолкнул его кто-то из сопровождающих. – Уже недолго…
– Радуйся, холоп! Устал поди али голоден? Ничего, не сумлевайся, Марфа Семеновна накормит тебя досыта и напоит, – подхватил второй. – Велику честь она соизволила тебе оказать. Будешь веселить ее гостей. Только смотри не подведи! – В его голосе прозвучала угроза. – Ужо постарайся. Иначе…
Боярин недоговорил. Но по его тону было ясно, что от штукаря с его потешным ящиком ждут многого. И если он не оправдает надежд, то вместо благодарности и щедрого подношения в лучшем случае получит пинок под зад от привратника, а в худшем… лучше об этом не думать. Интересно, кому приспичило срочно посмотреть кукольное представление, неужто самой Марфе-ведьме?
Он не стал отвечать боярину, промолчал. В этот момент у него словно отнялся язык.
Глава 5
ПРОРОЧЕСТВО
Каменные палаты Борецких были красивы снаружи, но особенно – внутри. Они отличались своим внутренним убранством не только от хоромин московской знати, но даже палат новгородских бояр и богатых купцов, которые благодаря общению с иноземцами и заграничной гостьбе обустраивались на немецкий манер. В обстановке пиршественной горницы были перемешаны разные стили – византийский, татарский и немецкий, но больше она напоминала просторный зал для приема гостей какого-нибудь германского нобиля. Собственно говоря, немецкие гости так и величали нового степенного посадника Дмитрия Борецкого – господин бургграф, что ему очень импонировало; а тысяцких именовали герцогами.
Узорчатые скатерти на длинных столах, стены, затянутые шемаханскими шелками, лавки, покрытые флорентийским и венецианским бархатом, дорогие столовые приборы – чеканные венецианские кубки и блюда, русские чары и братины, литовские турьи рога, оправленные в серебро, колмогорские резные солонки, уксусницы и перечницы из рыбьего зуба, шитые золотыми нитями ширинки – полотенца для рук… Все это великолепное и богатое разноцветье сверкало и переливалось, создавая поистине праздничную атмосферу, благо небо прояснилось, выглянуло солнышко, и его лучи проникли сквозь хрустальный мусковит, которым были забраны окна горницы.
Столы были расставлены большим покоем – тремя рядами (вдоль стен и посредине), и соединялись короткой перекладиной – главой. Это было самое почетное место, и туда усадили новоизбранного владыку Феофила Печерского, казначея Софийского собора Пимена, а также отца Варсонофия, духовника покойного архиепископа Ионы. Кроме ближних бояр Марфы, ее подруг – Анастасии, вдовы боярина Ивана Григорьева, и Евфимии, жены посадника Андрея Горшкова, а также именитых купцов (из тех, кто поддерживал Борецкую в ее намерении стать под руку великого Литовского князя Казимира), на пир были приглашены посадники Захарья Овин, Василий Ананьин и Василий Казимер, тысяцкие Андрей Искаков, Матфей Селезнев и его брат Василько Селезнев-Губа, а также верные люди, готовые пойти в огонь и воду за свою благодетельницу, – архиепископский чашник Иеремия Сухощек, Киприян Арбузьев и Фома Курятник, который спал и видел, что его изберут очередным новгородским посадником.
Между самыми почетными гостями выделялся статью и богато расшитым золотом польским кафтаном князь Михаил Олелькович, сын великого князя Киевского Олелько Владимировича. На княжение в Великом Новгороде его пригласил покойный архиепископ Иона, чтобы он возглавил оборону от возможной угрозы со стороны Москвы. Пригласил – и не дождался, помер раньше срока.
Прадед Михаила Олельковича, великий князь Литовский Ольгерд, гроза Русской земли, трижды подступал к самой Москве, и трижды был отражен Дмитрием Донским. Владимир, пятый сын Ольгерда, был посажен отцом в захваченном Киеве и стал Литовским князем древней русской столицы. Олелько Владимирович, отец Михаила, старший из трех сыновей князя Ольгерда, был женат на дочери великого князя Московского Василия Дмитриевича и сестре Василия Темного, княжне Анастасии. Так Михаил Олелькович приходился двоюродным братом Великому князю всея Руси Ивану Васильевичу.
