В целом же среди новгородских бояр царила разобщенность. Каждый старался затаиться в своей скорлупе, в надежде пережить смутные времена и, главное, – не потерять нажитое.
Но основной удар Истомы пришелся по вече. Оно теперь собиралось по нескольку раз на неделю. Новгородцы судили-рядили, как им жить дальше – сражаться за свои вольности или все же подчиниться воле Москвы. Многие уже начали склоняться к тому, что лучше быть живым государевым слугой, чем свободным, но мертвым приверженцем «старины». А это как раз Истоме и не нужно было. Его люди на вечах кричали за Марфу Борецкую, да так громко, слажено и по уму, что народ начал сильно колебаться и число сторонников Посадницы стало расти.
Именно его ушкуйники, рядившиеся под новгородцев, затеяли смуту в мае, когда в Новгород прибыло московское посольство во главе с боярами Федором Давыдовичем Пестрым-Стародубским и Иваном Борисовичем Морозовым. Истома кружил над городом как черный ворон, поджидавший добычу, которая все еще сидела в своей норке…
27 ноября Великий князь с главными силами перешел через Ильмень и встал у Троицы, в селе Ивана Лошинского. Его ультиматум Новгороду, который приготовился к обороне, был ясен и прозрачен, как наилучший мусковит: «Вечевому колоколу в отчине нашей Нова-городе не быть. И посаднику не быть. Волостям же и селам быть, как у нас в Низовской земле. А которые земли наши, Великих князей, за вами, то все они будут нашими».
В сущности, все было кончено. Видя, что в городе назревает мятеж против бояр во главе с Марфой Борецкой, готовых сражаться с государем Московским до последнего смерда, князь Василий Гребенка Шуйский, возглавивший оборону города, сложил с себя крестное целование Новгороду, 30 декабря переехал в лагерь Великого князя и там бил ему челом и целовал крест.
А 4 января 1478 года Иван Васильевич категорически потребовал половину всех волостей владычных и монастырских. У шести крупнейших монастырей – Юрьева, Аркажа, Благовещенского, Никольского, Неревского, Онтонова и Михайловского на Сковородке – отбирали половину земель, в общей сложности около двух тысяч крестьянских хозяйств. Отобрали и шесть сел, которые были за князем Василием Гребенкой – двести пятьдесят крестьянских хозяйств. Всего в руки государственной власти объединенной Руси перешло не менее трех тысяч обеж
[133]. И впервые за пять веков глава Русского государства посягнул на церковные земли.
Настали последние дни Новгородской республики. На Ярославовом дворище поселились наместники – князья Оболенские, Иван Стрига и брат его Ярослав, на Софийской стороне – Василий Иванович Китай-Новосильцев и Иван Зиновьевич Станищев. Наместник, князь Иван Стрига, взял под стражу Марфу Борецкую с внуком, а также купеческого старосту Марка Панфильева, житьего человека Григория Арзубьева, Ивана Савелкова, Окинфа с сыном и Юрия Репехова – приспешников Посадницы, кого сумели отыскать. Всех восьмерых пойманных «воров» отправили в Москву, а их имущество и земли отписали на Великого князя.
5 марта государь всея Руси въехал в Москву. За ним везли новгородский вечевой колокол, у которого при большом стечении народа демонстративно вырвали язык. Боярская республика на Волхове почила, а вместе с ней ушла в прошлое и старая удельная Русь.
Наступило единство Русской земли под знаменем Москвы…
Истома мог бы торжествовать: Марфа Борецкая была повержена, ее земли и имущество отобраны в казну, и теперь она мыкает свою горькую судьбину, как и он сам. Но Истома считал, что свой обет он еще не довел до завершения. И отряд ушкуйников пошел вслед за обозом, который вез арестованную боярыню.
Марфу-посадницу умыкнули глухой вьюжной ночью. На это дело отправились лучшие из лучших. Истома пообещал ушкуйникам за удачный исход предприятия большие деньги. И они конечно же расстарались. Все обошлось как нельзя лучше» – «хлыновские воры» сработали тихо и без ненужных жертв. Боярыне бесцеремонно заткнули рот, вывели за пределы погоста, где остановился обоз, усадили в возок, и добрые лошади умчались в буранную темень…
Марфа Борецкая пришла в себя среди дикого леса, где ступала нога только опытных охотников Заволочья. Она находилась в охотничьем зимовье Нефеда Яковлева и лежала на топчане, служившем постелью. Долгий путь утомил боярыню, и Марфа последние версты пребывала в странном забытьи. Железная воля Посадницы была сломлена, она готовилась к смерти, потому что люди, которые умыкнули ее из-под стражи, явно не относились к числу друзей или почитателей.
В зимовье горел очаг, и боярыня увидела, что возле него сидит молодой человек, судя по дорогой одежде, – боярин. Огонь отбрасывал на его угрюмый, резко очерченный профиль красноватые блики, и от этого лицо неизвестного показалось боярыне зловещим, страшным, будто сам демон поднялся из преисподней.
– Кто ты? – спросила Марфа слабым голосом, приняв сидячее положение.
– Твоя погибель! – отрезал боярин.
– Но почему?!
Он поднялся, зажег жировой светильник и поднес его к своему лицу.
– Не узнаешь? – спросил Истома.
– Нет…
– А так? – Он отвернулся и привычным движением водрузил на голову свою шутейную ярко-рыжую накладку, которую всегда возил с собой – уж неизвестно, почему.
– Скоморох! – ахнула боярыня. – Тот самый, который…
– Именно так… – Истома мстительно осклабился. – Который развлекал твоих гостей. И это я преследовал тебя везде, штоб загнать в капкан, из которого уже не выбраться. Даже если ты, старая хитрая лиса, отгрызешь себе лапу.
Боярыня вдруг успокоилась; когда мужественный человек зрит свой конец, он вспоминает о своем достоинстве. Умереть не страшно, страшно уйти в мир иной испуганной дрожащей тварью, а не гордым человеком.
– Похоже, когда-то я нанесла тебе смертельную обиду. Но видит Бог, мне непонятно, какую именно и в чем моя вина.
Истома хрипло рассмеялся. Но смех этот был больше похож на рык раненого зверя.
– Не понимаешь, в чем твоя вина… Не вина, а преступление! На тебе кровь безвинных младенцев! Вглядись – я сын боярина Семена Яковлева, семью которого твои ключники разорвали, как взбесившиеся псы! Они убили не только взрослых, но и детей малых, – моих братьев и сестру! Теперь ты вспомнила?!
– Господи… – Боярыня отшатнулась назад и перекрестилась дрожащей рукой. – Грех мой… Вот оно – то, што мне снилось горькими ночами…
– Сон в руку… – Истома снова мрачно хохотнул – словно каркнул, как вещий ворон. – Помолись, боярыня. Вспомни все свои грехи и попроси прощения у Господа. Может, он тебе и простит… но уже там. – Он ткнул пальцем в потолок.
