— Да это не кошмары. Пойми, это было видение. Я теперь, как когда-то была твоя бабушка — шувани.
— Ты — шувани? Но ведь наша шувани — Земфира?
— Мама потеряла этот дар. Теперь он перешел ко мне.
— А бабушка моя об этом знает?
— Конечно, знает. Это ж как раз Рубина и помогла мне открыть, что я — шувани. Если б не она, я бы так и не поняла этого…
Люцита рассказала Кармелите все, что с ней произошло.
— Да, тогда получается, что твое видение — это действительно серьезно. Ты извини, что я к этому так легкомысленно сперва отнеслась. Я ведь не знала, что ты теперь… Просто для меня это как-то очень неожиданно. Ты — и вдруг шувани…
— Наверное, этот дар по наследству передается.
— Нет-нет. Я точно знаю: бабушка говорила, что дар шувани — он выбирает достойного.
— Это я-то достойна? Столько всего натворила…
— Зато теперь ты знаешь цену добра и зла. — Кармелита стала глядеть на Люциту как-то особенно внимательно.
— Что ты на меня так смотришь? — спросила новая шувани.
— Нет-нет, ничего. Просто образ шувани для меня — это все-таки моя бабушка. Ну вот как мы всегда в детстве думали? Бабушка — она старенькая и мудрая. А тут ты — красивая, молодая и вдруг — шувани… А я ведь в детстве тоже шувани стать мечтала. Думала, когда стану старенькой, обязательно буду шувани, как моя бабушка. Я за ней подсматривала и потом кукол своих лечила… Скажи, Люцита, а как ты видишь?
— Как? — переспросила та и закрыла глаза. — Ой, опять… Лошади… Они бегут… Вроде бы как ночь, но так ярко вокруг, как днем…
— А что это все может означать? Куда бегут лошади? И почему?
— Не знаю. Я пока что многое из того, что вижу, не могу понять. Может, я и зря тебя напугала, прости.
— Да нет, не зря. Все ты правильно видишь. Там где я — там одни несчастья.
— Не говори так, неправда это.
— Правда. Год назад Максим погиб, бабушка чуть из-за меня не умерла. Теперь вот еще Торнадо…
— Я согласна, что судьба у тебя непростая, но несчастья должны закончиться. Надо верить в это.
— Может быть и надо, но я уже не верю в то, что у меня когда-нибудь что-нибудь наладится.
Вдруг Люцита улыбнулась:
— А ведь ты лукавишь сейчас. Ты не о несчастьях своих думаешь. Ты думаешь о Миро и мечтаешь быть с ним рядом.
— С чего это ты взяла? — гордо бросила в ответ Кармелита, но кровь предательски прилила к ее лицу.
— Я это просто увидела, — спокойно ответила ей Люцита. — Я же теперь шувани.
Она еще раз прикрыла глаза, погружаясь в невидимое для остальных, а когда открыла их вновь, то сказала Кармелите:
— Я вижу, что ты любишь Миро.
— Но это не так! — сразу же стала спорить с ней сводная сестра. — Потому что я любила и люблю Максима…
— Кармелита, любовь не спрашивает, когда ей приходить. Я по себе знаю… Она просто приходит и поселяется в твоем сердце.
— Но я не могу этого позволить, — отвечала Кармелита тихо-тихо.
— Разве можно запретить себе любить? Попытаться скрыть любовь можно, а запретить — нет!
— Значит, придется скрывать… — Кармелита стала сдавать свои позиции. — И вообще, мы с Миро любим друг друга, как сестра с братом.
— Не делай быстрых выводов.
— А это не я — это он так сказал. Ну он так решил, и даже если в его сердце осталась еще любовь ко мне, то я об этом никогда не узнаю. Он не позволит.
— Не позволит? Но ты — его судьба, а он — твоя. И это именно судьба устроила так, что вы встретились. Остальное — за вами!
— Нет! Есть еще долг и честь! И в этом Миро прав! — Кармелита спорила не с Люцитой. Она спорила сама с собой.
* * *
В кабинет к следователю Соня вошла уже не влюбленной девушкой, а квалифицированным юристом. Было в ней это удивительное умение — преображаться, становиться из молоденькой девочки собранным профессионалом, когда дело касалось работы.
— Здравствуйте, разрешите?
Ефрем Сергеевич жестом пригласил ее войти. В конце концов, еще одна свидетельница, приходившая вместе с Милехиным в дом к Астахову в день кражи, пришла к нему сама, без вызова.
— Это вы ведете дело Милехина Миро Бейбутовича? — спросила Соня вежливо, но не просительно и не подобострастно.
— Да. А вы хотите дать показания? — Солодовников был явно заинтересован визитом.
Но эта девочка сильно его удивила.
— Нет, я — адвокат задержанного.
— Вот как? Не знал, что Милехин нанял себе адвоката.
— Каждый имеет право на защиту.
— С этим, конечно, никто не спорит. Но не каждый адвокат возьмется защищать цыгана, обвиняемого в воровстве. Особенно такая молодая и симпатичная девушка! — Ефрем Сергеевич никак не принимал Соню всерьез и в душе даже веселился.
— Знаете, я пришла сюда не выслушивать комплименты, а отстаивать интересы моего подзащитного!
— Да? А сам он об этом догадывается? — усмехнулся Солодовников. Следователь прекрасно знал, что без его ведома сидящий в камере следственного изолятора Миро никакого адвоката вызвать не мог.
Но это не сбило Соню — она тоже хорошо знала все свои права и юридические нормы. Предъявив удостоверение члена коллегии адвокатов, пусть и другого города, она потребовала свидания с задержанным для официального оформления своего участия в деле.
Ефрем Сергеевич хмыкнул, но выбора у него не было.
* * *
Баро и Астахов расстались, едва не поссорившись. Но каждый из них понимал, что доводить до этого нельзя. Слишком многое их теперь связывало — и бизнес, и город Управск, и, прежде всего, одна дочь двух отцов — Кармелита. Оба чувствовали, что лежавшая на их плечах ответственность должна перевесить эмоции.
Они созвонились и договорились встретиться еще раз — не для деловых переговоров, а просто чтобы посмотреть друг другу в глаза и еще раз пожать руки. Встретились на конюшне — у Кармелиты.
Люцита как раз уже прощалась, собираясь уходить, но Баро настоятельно попросил ее пройти в дом — у цыганского барона было о чем поговорить с приемной дочерью. Та, пожав плечиками, пошла в дом, а Баро в который уже раз задал Кармелите все тот же вопрос:
— Дочка, скажи, ну почему ты заточила себя в этой конюшне?
— Пап! — устало и раздраженно сказала девушка, пытаясь остановить его.
— Нет, ну так же нельзя! Коля, хоть ты ей объясни!
— Кармелита, я понимаю, что ты любишь лошадей и они тебя тоже любят… — робко вступил в разговор Астахов.
— Послушайте, я вас обоих очень прошу — оставьте меня в покое!
