— Уважаемая адвокат! Оценивать все это будет суд. А мое следовательское дело — собрать улики. И у меня их более чем достаточно!
Но, не получив ответа на свой вопрос, Соня только улыбнулась. Солодовников завелся:
— Ну хорошо, я вам отвечу. С этой картиной он просто не успел ничего сделать. Наверняка решение украсть картины возникло у него спонтанно, после того как астаховский бухгалтер отказала ему в деньгах. Вы же сами при этом присутствовали! Он не готовился к этой краже специально.
— Но если так, то откуда у него оказался тубус? Ведь картина была в нем?
Ефрем Сергеевич открыл было рот, но понял, что на сей раз возразить этой девочке нечего.
— Кстати, могу я взглянуть на картину? — продолжала наступление Соня.
— Можете! — буркнул Солодовников. — Сейчас я за ней схожу. Подождите меня в коридоре.
Идя коридорами Угрозыска в специально охраняемую часть за картиной и обратно, Ефрем Сергеевич старался взять себя в руки и понять, как же ему вести себя дальше с адвокатским цыпленком, только что вылупившимся, но уже таким резким и своенравным. «Ладно, пусть себе копает, — решил он, — Милехин-то действительно вряд ли выкрал эти астаховские шедевры. Просто выпускать его в мои планы пока не входит. А так — пусть уж эта девчонка повоображает себя большим адвокатом».
Солодовников вернулся с тубусом, вновь пригласил Соню в кабинет и положил черную пластмассовую трубку перед ней.
— А отпечатки пальцев с картин сняли? — спросила девушка, аккуратно доставая старинное полотно.
— Сняли-сняли, — усмехнулся следователь. — Не переживайте!
— Ефрем Сергеевич, а у вас лупы не найдется? — спросила Соня, не отрывая цепкого взгляда от лежавшего перед ней холста.
— Найдется. — И Солодовников вынул из ящика стола большую лупу с массивной рукояткой. — В комиссара Мегрэ играете? Или в Шерлока Холмса? — резвился следователь. — А может быть, вы еще и трубку курите?
— Нет, не курю, — отвечала Соня, тщательно рассматривая картину через линзу лупы и особое внимание уделяя ее обрезанным краям. — А не могли бы вы дать мне эту лупу на некоторое время?
— Считайте, что я вам ее уже подарил. На память о вашем первом деле!
…Был целый ряд вопросов, ответов на которые у Сони не было. Но больше всего ее занимал один. Адвокат Орлова не сомневалась в том, что картину Миро подбросили. Но как же преступники, прекрасно понимавшие огромную ценность старинных полотен великого мастера, так легко расстались с одним из них? Так просто Дюрером не разбрасываются!
* * *
Оставшись одна, Олеся погрузилась в невеселые раздумья. Отношения с Астаховым зашли в тупик. Он не понимал ее. Больше того, не хотел понимать. Она слишком долго уговаривала себя не замечать этого. Слишком долго мирилась, возвращалась, прощала, старалась забыть, не думать. Но ничего не менялось. И никакого выхода она не видела. Вернее, видела только один.
И Олеся собрала вещи.
…Возвращаясь в свой дом после тяжелого разговора с Кармелитой, на пороге Астахов столкнулся с любимой. В руках у нее была большая дорожная сумка.
— Ты куда-то уходишь? — спросил он, не чувствуя опасности. — А что это за сумка?
— Здесь мои вещи.
— Какие вещи? Ты что, уезжаешь?
— Я ухожу, Коля.
По лицу Астахова пробежала тень.
— Та-а-ак, ну это больше похоже не на уход, а на бегство…
— Я так решила, — тихо сказала Олеся в ответ.
— Подожди, ты не можешь уйти просто так, не объяснившись со мной!
— А что тут объяснять? Вспомни все наши ссоры, обиды, недомолвки… Я устала. Я ухожу.
«Тоже мне Ельцин в Новогоднюю ночь!» — чуть не сорвалось с языка у Астахова, но он сдержался и вслух сказал:
— Подожди! Я думаю, нам надо поговорить. Присядь, пожалуйста.
Олеся села на край дивана, Астахов — на стул.
— Коля, — Олеся начала сама, без предисловий, — просто я понимаю, что мне не место в твоем доме… И в твоей жизни.
— Это неправда, Олеся. Неправда! Да я… Я просто не могу жить без тебя! Без тебя я не справился бы со всеми теми несчастьями, что навалились на меня за эти полтора года!
— Но теперь-то все неприятности уже позади. Жизнь налаживается. И я стала тебе не нужна.
— Но почему ты так решила?! — Астахов уже кричал. — Почему?! Объясни!
— Потому что в твоей жизни, Коля, всегда есть кто-то или что-то важнее меня. Я все время прошу твоего внимания, как милостыни!
— Олесь, но я же бизнесмен! Да, у меня куча дел, куча проблем. Ты же понимаешь, с кем связала свою жизнь!
— Ты — бизнесмен, Коля. А я — женщина. Любящая женщина. И в ответ я тоже хочу твоей любви.
Последние слова Олеся сказала тихо, но всем сердцем, всей душой. И что-то в Астахове дрогнуло. В эту секунду он действительно ее понял.
— Ну что ж, может быть, ты и права. То есть, конечно же, ты права. Но я люблю тебя! Я не могу без тебя! Прости меня, Олеся!.. Ну скажи, что я должен сделать, чтобы все это исправить?
…Уже через десять минут они обнялись. А еще через десять Астахов принес с кухни дымящийся кофе и поставил его перед любимой. Олеся с благодарностью сделала глоток.
— Вкусно? — нетерпеливо спрашивал мужчина.
— Вкусно… — томно отвечала женщина.
— Вот и хорошо! И вообще, все у нас с тобой будет хорошо! Ты мне веришь, Олеся?
— Верю… — И, не сдержавшись, улыбнулась.
— И правильно! Вот всегда смотри на меня так и улыбайся!
Их обоих разобрал смех.
— Коля, — сказала Олеся, отсмеявшись, — давай никогда больше не будем выяснять отношения. Никогда!
— Давай!
В дверь позвонили.
— Сиди, сиди, я открою, — сорвался с места Астахов.
* * *
Видно, не хотели в этот день люди оставить Кармелиту в покое. Только ушли от нее Баро и Астахов, как через четверть часа на конюшню заглянула Рубина. Правда, это была та гостья, которой девушка искренне обрадовалась.
— Как хорошо, что ты пришла! — бросилась внучка навстречу бабушке.
— Пришла? Нет, дорогая моя. Не пришла, а приехала! На машине!
— Что, за рулем?
— Ну да!
— Ух ты! Вот это бабушка! А меня научишь?
— Ну пока я еще сама ученица. Без Палыча и метра не проеду, — засмеялась веселая старушка.
— Я смотрю, у тебя прямо новая жизнь началась!
— Да. А ты почему такая грустная?
— Знаешь, моя жизнь — она как-то остановилась.
— И ты говоришь это мне? Семидесятилетней старухе молодая девятнадцатилетняя девочка?
