— Не кокетничай, бабушка, ты еще не семидесятилетняя… А если серьезно… Понимаешь, бабуль, у меня есть только прошлое. А ни настоящего, ни будущего нет…
— Почему же нет, Кармелита?
— Потому что мне нравится Миро!.. — сказала это и заплакала.
— Так это же хорошо, внученька! Ты — молодая, жизнь продолжается! Да и Миро тебя любит…
— Нет, бабушка, это все в прошлом — мы с ним разошлись в жизни и во времени!
— Не говори глупостей! — Рубина даже повысила голос. — Если суждено вам любить друг друга, то, значит, так и будет!
— Но он в тюрьме… Когда же я снова его увижу?
— Скоро. Миро — не вор, и там в этом быстро разберутся!
— Господи, хоть бы его поскорей уже отпустили…
— Отпустят!
— Да, но вряд ли он мне простит… — Кармелита не договорила.
— Что простит? Что ты была невестой Максима?
— Да… — сказала чуть слышно. — Ты только не думай — я ни о чем не жалею, я любила Максима! И если сейчас можно было бы все повторить сначала, я сделала бы все точно так же. А теперь… теперь я не знаю, что мне делать.
— Я больше не шувани, Кармелита, я теперь не вижу будущего — оно для меня закрыто. Но одно я могу сказать тебе твердо: если Миро тебя любит, то он найдет в себе силы принять тебя такой, какая ты есть!
* * *
Николай Андреевич пошел открыть дверь. На пороге стояла Соня.
— Здравствуйте!
— Здравствуйте… — поздоровались с гостьей хозяева.
— Может, кофе? — спросил слегка растерявшийся Астахов.
— Нет, спасибо, если можно, я сразу перейду к делу. А дело в том, что я — адвокат Миро. И поэтому меня очень интересуют все детали, связанные с этой злополучной кражей. Николай Андреевич, Олеся, вы позволите мне осмотреть рамы, из которых были вырезаны похищенные картины?
Получив разрешение, Соня аккуратно сняла пустые рамы со стен и, вооружившись следовательской лупой, стала рассматривать торчавшие из них кусочки вырезанных полотен. Астахов и Олеся сидели на диване, прижавшись друг к другу, и следили за действиями молодого обаятельного адвоката… Хотя нет, в данном случае, скорее, частного детектива, как будто сошедшего к ним в дом с экрана телевизора из какого-нибудь сериала.
— Вы знаете, Соня, — заговорил наконец хозяин дома, — я все-таки думаю, что Миро вряд ли ко всему этому причастен…
— Да, я тоже так думаю. Николай Андреевич, вы позволите мне забрать эти рамы с собой? Я обязательно вам их верну.
— Пожалуйста, сколько угодно. Теперь, когда в этих рамах нет холстов великого мастера — какая в них ценность?
— Скажите, Соня, а вы повезете их в милицию? — полюбопытствовала Олеся.
— Да. Хочу сделать экспертизу.
— А почему же сами милицейские следопыты до этого не додумались?
— Не знаю… — И, собрав семь больших рам вместе, Соня еле оторвала их от пола.
— Вы на машине? — спросил ее Астахов.
— Нет.
— Давайте тогда я вас подвезу! — И он сам поднял собранные Соней пустые рамы.
— Спасибо… — Девушке стало даже как-то неловко.
— Я скоро вернусь! — бросил на прощание Олесе Николай Андреевич и вышел с Соней из дома.
И Олеся опять осталась одна. Опять одна, хотя не прошло и получаса с тех пор, как они с трудом помирились.
* * *
Вся эта история с ожерельем жгла душу Баро. Он уже согласен был по совету Кармелиты и Люциты пойти да поговорить с Земфирой. Но прежде сам хотел выяснить все, что возможно, от других людей. Зарецкий опять разыскал того самого скупщика золота, чтобы расспросить его во всех подробностях, как продавала ему ожерелье Земфира.
— Откуда у тебя взялось это ожерелье? Кто тебе его продал? — говоря русским языком XXI века, наезжал на ни в чем не повинного гаджо цыганский барон.
Но и скупщик был, как говаривал в знаменитом фильме Глеб Жеглов, «не зеленый пацан». Уж сколько раз наезжали на него мелкие и крупные рэкетиры, милиция — а он всегда как-то отбрехивался.
— Не помню, — отвечал скупщик. — Мало ли кто перед глазами мелькает!
Тогда Зарецкий зашел с другой стороны:
— А ты вспомни. — И он протянул ему двадцатидолларовую купюру.
— Ну да, что-то припоминаю… Это был какой-то мужик, — с готовностью взял деньги скупщик.
— Мужик? — удивился Баро. — Может, женщина?
— Что ж я, женщину от мужика не отличу? Мужик это был.
— А что за мужик? Как он выглядел?
— Не помню.
— А ты напрягись, припомни. — И Зарецкий положил перед ним еще двадцать долларов.
— Ну как он выглядел? Брюнет, средних лет…
— Цыган? — напрягся Баро.
— Нет, не цыган. Волосы у него, правда, темные, длинные, но не цыган — точно.
— Ты, я вижу, хорошо его запомнил.
— Ну хорошо — не хорошо… Но если увижу, то, может, и узнаю.
— Если увидишь, сразу позвони мне вот по этому телефону. Понял? — Зарецкий протянул ему свою визитную карточку вместе с третьей двадцатидолларовой бумажкой.
От одной мысли о том, что в их с Земфирой отношениях мог появиться какой-то мужчина, у цыганского барона по лицу заходили желваки. Скупщик, приняв это на свой счет, слегка испугался, но решил не показывать этого и с любопытством стал изучать визитку. Тогда Баро достал еще пятьдесят долларов. Торговец золотом уже протянул было за ними руку, но Зарецкий спрятал деньги обратно.
— Как только позвонишь, так сразу же и получишь, — ответил он на недоуменный взгляд собеседника.
— Понял. Можете не сомневаться!
— Если я начну сомневаться, тебе будет очень плохо, — проговорил Баро тихо, а оттого еще более страшно.
И с этими словами ушел, оставив напуганного скупщика под впечатлением от разговора.
* * *
Приехав с Астаховым к следователю, Соня разложила рамы от картин по всему кабинету.
— Ну и зачем вы все это сюда притащили? — Активность девочки начинала Ефрема Сергеевича раздражать.
— Это рамы от похищенных картин. Я бы хотела провести следственный эксперимент.
— Это вас в университете таким умным словам научили?
Соня проигнорировала ехидный вопрос.
— Вас не затруднит еще раз принести картину?
— Вы сегодня ее уже смотрели, девушка! — процедил Солодовников сквозь зубы.
Но тут в разговор вмешался Астахов:
— Я не вижу причин, почему не сделать то, о чем просит адвокат.
— Зачем?
