– Красиво, – сказала я. – Но зачем там такой большой номер? Ведь тут жить будем только мы.
– Для тебя – только самое лучшее. Я не собирался бронировать для нас тесные комнатушки. Ты ведь в таком номере жила, когда сюда приезжала?
Я попыталась представить себе комнаты, которые видела на сайте гостиницы, и небрежно махнула рукой.
– Я останавливалась в самом обычном номере.
– Правда? И когда это было, напомни мне? – Он смотрел на меня с интересом, но его глаза… в них я увидела злость.
– А какая разница?
– Послушай, у меня был лучший друг. С самого детства мы с ним все делали вместе. Когда мы учились в университете, мы должны были отправиться в поход с его семейством. Накануне вечером он мне позвонил и отменил поездку – сказал, что заболел. А в понедельник я узнал, что его видели в местном баре с подружкой. – Джексон стал ходить из стороны в сторону. – И знаешь, что я сделал?
– Что?
– Я соблазнил его подругу, заставил ее порвать с ним, а потом расстался с обоими.
Я похолодела от ужаса.
– Это ужасно. В чем провинилась бедная девушка?
Джексон улыбнулся.
– Насчет девушки я пошутил. Но дружбе положил конец.
Я не знала, чему верить.
– Почему ты мне об этом рассказываешь?
– Потому что мне кажется, что ты лжешь. А уж если есть на свете то, чего я терпеть не могу, так это ложь и лжецы. Не принимай меня за идиота. Ты ни разу здесь не бывала. Признайся в этом прямо сейчас, пока не поздно.
– Пока не поздно для чего?
– Пока не поздно для того, чтобы я перестал тебе доверять.
Я расплакалась. Джексон подошел и обнял меня.
– Мне не хотелось, чтобы ты думал, будто я никогда не бывала в красивых местах и не видела ничего такого, что для тебя само собой разумеется.
Джексон приподнял кончиками пальцев мой подбородок и поцеловал в заплаканные глаза.
– Моя любимая, тебе со мной никогда не нужно притворяться. Мне так нравится быть тем, кто знакомит тебя с чем-то новым. Не надо стараться произвести на меня впечатление. Меня так радует, что все для тебя ново.
– Прости за то, что я солгала.
– Пообещай, что это было в последний раз.
– Обещаю.
– Вот и хорошо. А теперь давай распакуем чемоданы, и я покажу тебе город.
Когда я развесила свои скромные вещи в шкафу рядом с шикарными костюмами и галстуками Джексона, мне стало тоскливо.
– А мы сможем после экскурсии пройтись по магазинам? – спросила я.
– Уже внесено в план, – ответил Джексон.
Следующие два дня были великолепны. Мы ездили верхом на лошадях, купались в источниках и сходили с ума друг от друга в постели. Наступил последний день. Мы собрались пойти позавтракать, как вдруг зазвонил мой телефон. Это была моя мать.
– Мама?
По ее голосуя сразу поняла – что-то неладно.
– Дафна. У меня плохие новости. Твой о…
Она разрыдалась.
– Мама! Что случилось? Ты меня пугаешь.
– Он умер, Дафна. Твой папа. Его больше нет.
Я заплакала.
– Нет, нет, нет!
Джексон бросился ко мне, отнял у меня телефон и крепко обнял. Я не могла поверить. Как он мог умереть? Я ведь только неделю назад с ним говорила. Да, я помнила: кардиолог говорил, что его выздоровление далеко не полное. Я рыдала, а Джексон не отпускал меня. Он бережно отвел меня к дивану и усадил, а сам принялся укладывать наши вещи.
Мы сразу полетели в Нью-Гемпшир и пробыли там всю следующую неделю. Когда я смотрела, как опускают в землю гроб с телом отца, я думала только об одном – я вспоминала, как мы хоронили Джулию. И хотя Джексон крепко обнимал меня за плечо, и моя мать тоже была рядом, все равно я чувствовала себя совершенно, непоправимо одинокой.
Глава сорок вторая
Джексон сразу захотел иметь детей. Мы были женаты всего шесть месяцев, когда он уговорил меня перестать пользоваться противозачаточным колпачком. Он напомнил, что мне уже двадцать семь. Я забеременела в первый же месяц после этого разговора. Джексон был в восторге, а я не сразу привыкла к этой мысли. И конечно же мы успели предварительно обследоваться, чтобы убедиться, что не являемся носителями гена кистозного фиброза. У меня был обнаружен рецессивный ген, а если бы такой же ген нашли у Джексона, мы не могли иметь ребенка без риска передать ему эту болезнь. Даже после заверения врачей о том, что все в порядке, мне все равно было тяжело избавиться от волнения. Хватало и других болезней и дефектов развития, которые могли ожидать наше дитя, а уж если я что узнала в детстве, то это было самое худшее, что может случиться, и зачастую случается. Как-то раз вечером, во время ужина, я поделилась своими опасениями с Джексоном.
– А вдруг случится что-то плохое?
– Мы об этом узнаем. Врачи проведут тесты. Если выявят что-то нехорошее, прервем беременность.
Он говорил с таким равнодушием, что я похолодела.
– У тебя это звучит так, будто не происходит ничего особенного.
Джексон пожал плечами.
– А ничего особенного и не происходит. Для этого ведь и существуют тесты, разве нет? В общем, у нас есть план. Волноваться не о чем.
Но я не хотела так заканчивать разговор.
– А если я не хочу делать аборт? А что, если нам скажут, что что-то не так, а на самом деле все будет хорошо?
– О чем ты? Они знают свое дело, – проговорил Джексон немного раздраженно.
– Когда была беременна Эрин, жена моего двоюродного брата, ей сказали, что у ребенка будут множественные врожденные дефекты, но она не стала прерывать беременность. Это была Симона. Здоровый ребенок, все с ней в полном порядке.
Тяжкий вздох.
– Это было несколько лет назад. Теперь диагностика стала точнее.
– И все-таки…
– Черт побери, Дафна, чего ты от меня хочешь? Что бы я ни сказал, ты мне совершенно нелогично возражаешь. Хочешь показаться несчастной?
– Конечно нет.
– Тогда прекрати это. У нас будет ребенок. И мне бы очень хотелось, чтобы «Нервная Нелли»
[59] поскорее исчезла. Не выношу психованных мамочек, переживающих из-за любых мелочей.
С этими словами он основательно хлебнул «Хеннесси» из стакана.
– Я против абортов! – выпалила я.
– То есть ты за то, чтобы позволять детям страдать? Хочешь мне сказать, что, если узнаешь, что нашему ребенку суждена какая-то страшная болезнь, ты все равно родишь?
