Но что-то внутри сопротивлялось. Что-то не нравилось доктору
в этом пучеглазом капитане. Может, перстень с черным камнем? Или длинный острый
ноготь на мизинце? Или галстук в цветочек?
«Нет. Ерунда. Галстук здесь ни при чем, — сказал себе Вадим,
— слишком уж вовремя явился этот Головня. И второе — откуда у него ко мне
„личная симпатия“? Чего ради он решился на должностное преступление и с первых
же слов мне, подозреваемому, в этом признается?»
Доктор вернулся в гостиную, поставил на журнальный стол
поднос с двумя чашками, сахарницей и вазочкой печенья, откинулся в кресле и
молча уставился на собеседника. Тот отхлебнул чаю, и стало заметно, что у него
мелко подрагивает рука.
— Я вас слушаю, Анатолий Леонидович. Продолжайте,
пожалуйста.
— Если вы добровольно согласитесь со мной сотрудничать, я
гарантирую, что в ближайшее время вас не арестуют за пособничество террористам.
«Стоп, — подумал доктор, — вот это уже интересно. Если ты
хочешь использовать меня как информатора и предлагаешь мне работать на тебя как
на капитана милиции, какое же здесь должностное преступление? А если ты меня
предупреждаешь об аресте — какая тогда тебе нужна информация? Или ты меня пугаешь
арестом, чтобы завербовать? Но получается грубо и глупо. В таком случае ты меня
считаешь полным идиотом. А зачем тебе информатор-идиот?»
— В чем именно сотрудничать? — мягко спросил он вслух.
— Я уже сказал: сообщать о каждом новом раненом. Но сейчас —
прежде всего об Ахмеджанове.
— Как вы сказали? Ахмеджанов? Я никогда раньше не слышал
такой фамилии. Кто это?
— Вы прекрасно знаете, кто это, — капитан занервничал, — не
валяйте дурака, Ревенко. Вам, а не мне грозит арест. Вы, а не я помогаете
террористам.
— А что заставило вас прийти ко мне? Предположим, вы правы и
мне действительно грозит арест, что в таком случае заставило вас, представителя
закона, пойти на должностное преступление?
— Исключительное уважение к вам как к талантливому хирургу,
— быстро проговорил Головня.
«Ты не уважение ко мне чувствуешь, — усмехнулся про себя
Вадим, — не уважение, а раздражение. Тебе хочется, чтобы я скорее раскололся.
Нет уж, дружок! Сейчас ты у меня сам расколешься».
— У вас имеется конкретный повод зауважать меня как хирурга?
— он удивленно поднял брови. — Или вы знаете обо мне понаслышке?
— Вы помните всех ваших больных? — спросил капитан, немного
справившись с нарастающим раздражением.
«Сейчас ты скажешь, что я спас кого-нибудь из твоих близких
родственников. Ну, валяй. Я помогу тебе за это зацепиться».
— Честно говоря, нет, — искренне признался доктор, — только
самые серьезные случаи. Всех я, конечно, помнить не могу.
— Пять лет назад вы спасли мою мать. У нее больное сердце,
требовалась срочная операция. Все отказались, а вы согласились. Она до сих пор
жива.
— А как зовут вашу матушку?
— Головня Варвара Сергеевна. Вряд ли вы могли запомнить. Но
это неважно. Я до сих пор чувствую себя обязанным вам.
«Как раз сердечников я помню всех, поскольку их очень мало.
Я не кардиолог, оперировать пришлось трижды, в экстремальных ситуациях. В нашей
больнице есть два отличных специалиста, хирурга-кардиолога. Возможно, кто-то из
них спас Головню Варвару Сергеевну пять лет назад. Но я к этому не имею
отношения. Ты, капитан, мог бы добросовестней подготовиться к нашей встрече.
Неужели у Ахмеджанова не нашлось кого-нибудь умней?»
Немного помолчав, доктор тихо произнес:
— Простите, Анатолий Леонидович, вы никогда не обращались к
эндокринологу?
— К кому?! — опешил капитан.
— К врачу, который специализируется на гормональных
заболеваниях. Дело в том, что у вас явные признаки нарушения функции щитовидной
железы. У вас диффузно-токсический зоб, или иначе это называется — базедова
болезнь. Пожалуйста, закройте глаза и вытяните руки перед собой.
— Я… вы… Вы не поняли, Ревенко! Я пришел к вам для
серьезного разговора!
— Не нервничайте, господин капитан. Что может быть серьезней
здоровья? При диффузно-токсическом зобе активизируется функция щитовидной
железы. Она выбрасывает в организм слишком много тироидных гормонов. Помимо
внешних признаков — экзофтальм, то есть пучеглазие, треммер, то есть дрожание
конечностей, наблюдается еще повышенная нервная возбудимость, бессонница,
состояние беспричинной тревожности и мнительности, ночные страхи. Когда вы в
последний раз проходили диспансеризацию, вас смотрел эндокринолог? Впрочем,
клиническая картина настолько очевидна, что определить у вас базедову болезнь
сможет любой более или менее грамотный врач. Я, конечно, не специалист в этой
области, но…
— Хватит морочить мне голову! — не выдержал капитан и
заорал:
— Вы видели Ахмеджанова? Вы его оперировали? Завтра утром вы
будете арестованы. Я даю вам последний шанс!
— Любопытно, что недавно это заболевание считалось по
преимуществу женским, — продолжал доктор, отхлебнув чаю, — но в последние годы
им все чаще страдают мужчины. Тут дело в экологии. Щитовидная железа — весьма
чувствительный орган. Если болезнь запустить, может случиться неприятное и
опасное осложнение — тиротоксический криз. Могу порекомендовать вам хорошего
специалиста.
Через пятнадцать минут после ухода взбешенного, трясущегося
капитана далеко в горах у изголовья кровати Аслана Ахмеджанова затренькал
сотовый телефон.
— Аслан, мне, конечно, все равно, но, думаю, тебе стоит
знать, — услышал чеченец голос доктора Ревенко, — ко мне только что приходил
капитан местной милиции по фамилии Головня и спрашивал о тебе.
— Что ты ему сказал?
— Я порекомендовал ему обратиться к эндокринологу.
— К кому?
— К врачу, который специализируется на гормональных
заболеваниях, — вздохнул Вадим Николаевич и захлопнул крышку телефона.
* * *
Головня шагал по ночной аллее. Сердце колотилось, не только
рубашка, но и пиджак под мышками промокли от пота. Разговор с доктором вывел
капитана из себя. Но не потому, что доктор не стал сдавать Ахмеджанова первому
попавшемуся милиционеру и не купился на провокацию. Капитану до этого Ревенко
нет ровно никакого дела. Ему поручили проверить на вшивость, он проверил.
Взбесило Головню упоминание об этой проклятой базедовой
болезни, которую у него действительно обнаружили на последней медкомиссии. Это
грозило пенсией, а в качестве пенсионера он никому не нужен. И ладно бы
какой-нибудь гастрит или гипертония — этим болеют многие. Но болезнь, найденная
у Головни, влияла на состояние нервной системы. А нервнобольной — все равно что
псих. Он чувствовал, как заводится от малейшего пустяка, как набухает и
колотится сердце ни с того ни с сего, и в пот бросает и руки трясутся, и с
глазами что-то не то. Его бесило любое упоминание о щитовидной железе, и совсем
уж унизительным казалось, что болезнь эту считают по преимуществу женской —
Ревенко только подтвердил слова врача на медкомиссии.
