— Я же был вчера вечером? Что случилось за ночь? «Кассета, —
сказал он себе, — опять кассета. Капитан Головня — это только начало».
— У него кровь в моче, — сообщил фельдшер. «Это что-то
новенькое», — усмехнулся Вадим про себя, а вслух произнес:
— Хорошо. Сейчас приеду, — и захлопнул крышку телефона.
«Вот так. Знай свое место, бандитский эскулап!» Он развернул
машину и направился к синевшим вдали горам.
«В доме, где все происходило, меня не было, — рассуждал
доктор, переезжая границу у реки Чандры, — я близко не подходил к дому.
Госпиталь на другом конце села. Я даже не знал, кто к ним приехал и зачем.
Между тем кассету мог взять кто угодно. Мало ли кому это нужно? Из того, что я
возил Ивану, то есть Андрею, еду, ничего не следует. Ровным счетом ничего.
Может, у Ахмеджанова и правда что-то не то с мочеточником? Ладно, посмотрим.
Еще день-другой я выиграю, а потом, если повезет, бандитской мочой будут
заниматься тюремные врачи Лубянки или Бутырки».
Чеченец сидел на камне перед дверью госпиталя и пил
гранатовый сок из литровой банки. После операции он пил его в огромных
количествах — восстанавливал кровь. Вышедший навстречу фельдшер нес в руках
точно такую же литровую банку. В ней находилась жидкость, по цвету похожая на
гранатовый сок. Не глядя на Вадима, фельдшер быстро произнес:
— Он мне не верит. Говорит, это кровь. Говорит, не правильно
ты его лечишь.
— Ну, не правильно, так и не буду, — весело ответил доктор,
— я свое дело давно сделал. Пусть теперь собирает консилиум, выписывает себе
врачей из Кремлевки, — он обращался только к фельдшеру, будто Ахмеджанова вовсе
не существовало.
— Ты не обижайся, доктор, — подал голос чеченец — я таким
цветом никогда раньше не мочился. Вот и решил тебе показать.
— Конечно, чтобы мочиться гранатовым соком, надо его не
меньше трех литров выхлебывать в день. Все, Аслан. Сок отменяется. А то
придется тебе сюда психотерапевта вызывать, от мнительности лечить.
Вместе с фельдшером Вадим зашел в госпиталь, осмотрел двух
недавно прооперированных боевиков, дал фельдшеру несколько новых указаний. Пол
в госпитале был грязным. Сегодня его не мыли. Вадим заметил это сразу и, выходя,
небрежно бросил фельдшеру:
— Что ж грязь здесь такую развели? Ты бы позвал кого-нибудь,
чтобы пол помыли. Все-таки госпиталь, а не казарма.
— Позову, помоют, — кивнул фельдшер и быстро взглянул Вадиму
в глаза.
«Он ждал, что я спрошу про Ивана, а я не спросил. Значит,
они что-то сделали с ним ночью. Возможно, они пытались его допросить. Господи,
как можно допросить немого, слабоумного человека? Но он ведь сказал мне два
слова, отдавая кассету: „Андрюха жив!“ Он мог говорить, но не хотел. Он вспомнил
свое имя — но больше ни слова не произнес, сразу ушел, скрылся в темноте… Они
могли просто пристрелить его сгоряча».
Вадим не знал, что и как произошло на самом деле, но
чувствовал: Андрюхи уже нет. Больше всего хотелось сейчас запереться в своем
одиноком доме встать под горячий душ, а потом поспать хоть немного. Он вдруг
обнаружил, как страшно устал за эти дни.
Когда доктор ушел, Ахмеджанов подозвал фельдшера и тихо
спросил:
— Ну что?
— Нет, — покачал головой фельдшер, — он не спрашивал про
Ивана. Он только заметил, что пол грязный, и сказал: надо помыть.
Под дулом автомата Машу провели в какой-то каменный сарай с
выбитыми окнами. Сарай находился между железной дорогой и шоссе. Рядом стоял
крытый военный грузовик. Несколько вооруженных кавказцев курили, сидя на
корточках или развалившись на траве.
Внутри стоял голый канцелярский стол, несколько табуреток.
За столом сидел бородатый кавказец в черной джинсовой рубашке. Не сказав ни слова,
он кивнул тем двум, которые ввели Машу. Один из них сдернул рюкзак с ее плеч,
основательно порылся в нем, вытряхнул все из сумочки, лежавшей сверху, паспорт
и студенческий билет протянул бородатому. Тот стал молча листать документы,
потом поднял на Машу тяжелые красноватые глаза:
— Ты что здесь делаешь?
— У меня украли деньги. Я хотела добраться до дома на
товарняках, — стала объяснять Маша как можно спокойней.
— В Москве живешь? Маша кивнула.
— Почему не могла позвонить, чтобы тебе прислали деньги?
— Мне прислали. Но здесь, на почте, переводы не выплачивают.
— Почему ехала в другую сторону?
— Как в другую сторону? — опешила Маша. — Мне сказали, поезд
до Орла…
— Кто сказал?
— Люди на товарной станции, башмачники, которые рельсы
проверяют. Потом мужчина в вагоне. Он вино вез, целый вагон портвейна.
— Сядь! — рявкнул бородатый. — И сиди тихо!
Маша опустилась на одну из табуреток. В руках бородатого
появился радиотелефон, он стал куда-то названивать и что-то быстро говорить на
своем языке. Говорил довольно долго, набрал еще несколько номеров, спрашивал о
чем-то, кивал, хмурился, слушая ответы невидимых собеседников.
У Маши складывалось странное ощущение, будто все это происходит
не с ней, будто она просто наблюдает со стороны, как какая-то бедная-несчастная
девочка попала в ужасную историю.
Входили и выходили кавказцы, одетые в странную полувоенную
форму, у некоторых были платки на головах, завязанные узлом назад и надвинутые
низко на лоб, как у опереточных разбойников. Бородатые, грязные, темнолицые, с
автоматами за плечами, они что-то бурно обсуждали, спорили, курили, смеялись,
сплевывали сквозь зубы прямо на пол. То и дело хлопала дверь.
На Машу напало тупое оцепенение. Она уже устала сидеть, ноги
затекли, саднили исцарапанные ладони и разбитая коленка. А разбойники жили
своей разбойничьей жизнью и на бедную-несчастную девочку казалось, не обращали
никакого внимания. Она попыталась тихонько встать, даже сделала шаг к двери но
тут же раздался окрик: «Сидеть!» — и она послушно села на место.
Почему-то больше всего ей хотелось сейчас умыться. Она
чувствовала, какое у нее грязное, чумазое лицо, и от этого становилось неловко
даже перед разбойниками.
* * *
Проходя по селу к машине, Вадим краем уха услышал разговор
двух боевиков-чеченцев:
— Ахмед звонил с поста только что. Сказал, девчонку
задержали, русскую. На товарняке ехала. Молодая, девятнадцать лет.
— И чего?
— Не знают, выясняют пока.
— А сама что говорит?
