В санатории «Солнечный берег» каждый год отдыхала женщина,
которую пятидесятилетний лысеющий полковник любил страстно и нежно, как
мальчишка. Женщине исполнилось сорок. Она имела мужа и сына. Ни она, ни
полковник не могли уйти из своих семей в силу многих обстоятельств. Их роман
длился одиннадцать лет. Кто-то знал о нем, кто-то догадывался. Но никто, даже
непосредственный начальник Константинова генерал Фролов, не мог предположить,
что десятилетний сын Елизаветы Максимовны Белозерской Арсений — сын полковника,
хотя мальчик удивительно походил на Константинова.
— Думаю, не надо тебе объяснять, что все должно быть сделано
быстро и тихо. Ты отправляешься на побережье не по служебным, а по личным
делам, к своей Лизавете. Если начнется вой в средствах массовой информации, не
только моя голова полетит, но и твоя тоже. С марионеткой ты быстро разберешься.
А вот коли там в горах сидит Ахмеджанов, живой и выздоравливающий, и тебе
удастся аккуратно вычислить его и доставить в Москву, так, чтобы никто
очухаться не успел, — вот тогда впору стать тебе сразу генералом. Хотя, —
Фролов развел руками, — не дадут тебе генеральских погон. Слишком уж путаная у
тебя личная жизнь.
— Ничего, — улыбнулся Константинов, — по мне и полковничьи
погоны хороши.
— Обрати внимание на доктора Ревенко Вадима Николаевича, —
продолжал Фролов, — он работает в областной больнице, считается самым
талантливым хирургом в области. В последнее время частенько наведывается в
горы. Там, конечно, и беженцы, и местные жители нуждаются в медицинской помощи.
Визиты доктора вполне понятны и законны. Но Ревенко пасут чеченцы и смежники
вниманием не обижают. Ты перехвати инициативу, а то мало ли, вдруг смежникам
придет в голову взять хирурга. Знаешь, они ведь долго раскачиваются, а потом
бац — и выдадут какую-нибудь глупость, хоть стой, хоть падай! Арестовать этого
Ревенко — верх глупости. Если он и вправду выковыривает осколки из чеченцев,
его можно отлично использовать в наших с тобой интересах. Вполне логично, что
для своих полевых командиров, а тем более для Ахмеджанова, они возьмут не кого
попало, а лучшего врача. Ты посмотри о докторе кое-какие материалы и подумай,
как к нему лучше подступиться, чтобы, с одной стороны, не засветить перед
чеченцами или смежниками, а с другой — не спугнуть.
После ухода Константинова генерал стал задумчиво листать
папку с материалами на трех кандидатов. Дерьма хватало на каждого — на всех
поровну. Кто из них?..
Читая предвыборную листовку кандидата на губернаторский пост
с простой русской фамилией Иванов, генерал хмыкнул:
"Дорогие сограждане! Родные мои земляки! Выбирая нового
губернатора, вы выбираете будущее своих детей. Вы устали от лживых заверений,
будто те, кто хочет править вами, честны и бескорыстны. Вы знаете сами — никто
не чист, никто не безгрешен. За каждым стоит криминальный капитал. А я,
Вячеслав Иванов, не желаю вам врать. Я слишком уважаю и люблю вас, своих
земляков. Да, за мной стоит и криминальный капитал в том числе. Но я использую
его вполне сознательно. Я хочу вывести наконец теневую экономику на свет божий.
Пусть она работает на нас!
Ни для кого не секрет, наш край давно уже находится в руках
крупных криминальных структур. Воевать с ними — значит проливать кровь и в
итоге проиграть. Пора наконец признать: только в союзе с ними мы сумеем
превратить наш прекрасный край в Ниццу и Майами, сделать его крупнейшим и
престижнейшим курортом мира.
С нами Бог!"
— Ну, ты даешь, комсомолец! — развеселился генерал, глядя на
фотографию кандидата. С фотографии радостно улыбалась круглая, курносая
физиономия. Ранняя лысина была прикрыта наискосок длинными светлыми прядями.
— Как моя дочка называет такую прическу? Внутренний заем! —
вспомнил генерал и развеселился еще больше.
* * *
Дождь лил целый день. Внизу, у хозяйки, кричало радио, и
Маша слышала уже в третий раз, что в Москве тридцать градусов жары, безоблачно
и сухо.
«В Березках земляника поспела, — грустно думала она, — мама
варенье варит. А я сижу здесь, в чужих четырех стенах, и даже читать не могу —
так орет радио. Неужели не надоедает слушать с утра до вечера про
памперсы-сникерсы и про чеченских террористов? А скоро она включит телевизор,
начнутся сериалы. Она опять постучит мне в дверь и позовет смотреть. Она не
представляет, что можно не смотреть сериалы. А я считаю: они хороши только в
качестве сильнодействующего рвотного средства. К вечеру проспится хозяйкин
сынок, к нему опять явятся гости… И ради этого стоило врать родителям? Они с таким
трудом наскребли мне денег на дорогу, хотели, чтоб отдохнула девочка».
Маша была поздним, единственным, балованным ребенком. Мама
родила ее в сорок, папе тогда исполнилось уже сорок восемь. Родители дрожали
над ней, не давали шага ступить самостоятельно. С раннего детства Маша мечтала
стать балериной, как мама. Но родители категорически воспротивились.
— Ты можешь танцевать сколько угодно — для себя. Но ты
должна иметь в руках серьезную профессию. Балетная среда тебя сожрет, ты же не
умеешь за себя постоять.
Маша не понимала, почему мама считает свою балетную среду
такой прожорливой. Но маме она привыкла верить на слово и решила: если нельзя
балериной, тогда — искусствоведом, как папа. Но родители опять не согласились.
— Посмотри, в какой нищете мы живем. По моим учебникам
учатся студенты Европы и Америки, а я не могу купить жене и дочери приличные сапоги,
— грустно вздыхал папа.
— Искусство может стать для тебя чем-то вроде хобби, но
профессией — никогда, — вторила ему мама, — ты можешь получить профессию
юриста, врача, бухгалтера. Тогда у тебя будет кусок хлеба и нормальная, сытая,
спокойная жизнь.
После десятого класса Маша потихоньку от родителей подала
документы в Театральное училище имени Щепкина при Малом театре, прошла все туры
творческого конкурса, сдала экзамены на «отлично» и была принята.
Родители отнеслись к этому как к трагедии. Но постепенно
смирились. В конце концов Щепкинское училище — далеко не худшее высшее учебное
заведение в России, и конкурс там огромный — шестьдесят человек на место. А
Маша поступила сразу, с первой попытки, без всякого блата. Может, и правда
выйдет из нее серьезная актриса?
"Наверное, зря я наврала им про Севастополь, — подумала
Маша, — но выхода другого не было. Они ведь видели Саню, он им не понравился.
Мама потом сказала: «А ты, оказывается, у нас еще совсем маленькая. В куклы не
наигралась».
Маша тогда прекрасно поняла, что мама имеет в виду. Саня
слыл первым красавцем курса. Никакими иными достоинствами он не обладал. В
основе Машиного увлечения лежало лишь обыкновенное женское тщеславие. И мама
совершенно точно определила это как «игру в куклы».
Снизу, из комнат хозяйки, кроме радионовостей, теперь
раздавались еще и судорожные всхлипы какой-то очередной «Дикой Розы». А когда к
этому прибавился еще и хриплый голос приблатненного эстрадника, несущийся из
кассетника со двора, Маша поняла: к хозяйкиному сыну опять пришли друзья. От
дикого звукового винегрета у нее разболелась голова.
