Оставшись одна. Маша включила телевизор. По каналу ОРТ шли
вечерние «Новости».
— Возобновились поиски чеченского террориста Аслана
Ахмеджанова, — говорила хорошенькая комментаторша, — наш корреспондент беседует
с членом Чрезвычайной государственной комиссии по борьбе с терроризмом,
депутатом Государственной Думы Алексеем Климовым.
На экране появился рыхлый, нездорового вида человек в
строгом костюме.
— Алексей Сергеевич, — обратился к нему корреспондент,
которого не показали в кадре, — насколько реальной видится вам перспектива
открытого судебного процесса над Ахмеджановым как над организатором и
участником нескольких самых крупных террористических актов, случившихся за
последние два года?
— Я очень сомневаюсь, что такой процесс вообще когда-либо
состоится. Уголовные дела на каждого из сепаратистских лидеров заведены давно,
и Военной прокуратурой, и Генеральной. Однако на скамью подсудимых пока не сел
ни один. Если вдруг такое случится, то суд будет закрытым, для прессы — в
первую очередь.
— В одном из своих интервью Ахмеджанов заявил, что взрывы
будут греметь по всей России до тех пор, пока хоть один русский солдат, я
цитирую, «останется на великой земле Ичкерии. Но, когда последний русский
солдат покинет нашу землю, взрывы все равно не перестанут греметь. Русские
должны платить по счетам». Насколько реальны эти угрозы?
— На все сто процентов, — депутат усмехнулся, — в
государстве, в котором люди, причастные к событиям в Буденновске, к взрыву
школьного автобуса под Новореченском, находятся на свободе, в таком государстве
возможно все. Если о том, как он лично расстреливал в час по одному заложнику,
Ахмеджанов рассказывает не суду со скамьи подсудимых, а московскому
корреспонденту, сидя в комнате, застланной коврами, спокойно глядя в
телекамеру, — о чем тут можно говорить?
— Однако то, что сегодня розыски Ахмеджанова ведутся
российскими спецслужбами весьма активно, внушает некоторый оптимизм, — заметил
невидимый корреспондент, — из неофициальных источников нам стало известно, что
после серьезного ранения он скрывается сейчас где-то в горных районах Абхазии.
Что вы можете сказать по этому поводу?
— Я воздерживаюсь комментировать сведения, полученные из
неофициальных источников, — сухо сообщил депутат и тут же исчез из кадра.
Началась реклама. Маша выключила телевизор. «В горах Абхазии — это совсем
близко», — подумала она и удивилась: лицо с тяжелым носом и глубоко посаженными
глазами, лицо с цветной фотографии, мелькнувшей на несколько секунд на
телеэкране после того, как комментаторша назвала имя Аслана Ахмеджанова,
почему-то накрепко засело в памяти.
* * *
Чеченец лежал на койке поверх одеяла в тяжелых грязных
ботинках. Он задумчиво курил и пускал в потолок аккуратные колечки дыма. Доктор
молча поднял рубашку у него на животе. Разумеется, шов не кровил.
— Все шутишь? — спросил Вадим и взглянул чеченцу в лицо. —
Со швом у тебя все в порядке.
— А с тобой все в порядке? — усмехнулся чеченец и стряхнул
пепел на пол.
— Слушай, Аслан, хватит дурака валять, — доктор обернулся к
фельдшеру и спросил:
— У тех двоих, которых неделю назад привезли, тоже
что-нибудь кровит?
— У тех не кровит, — ответил фельдшер, не глядя на Вадима, и
тут же вышел.
— Девочку себе завел, — задумчиво произнес Ахмеджанов, —
говорят, хорошая девочка, только тощая. Вот мне совсем не нравятся тощие, я
люблю белых и круглых. Но это дело вкуса. Зачем ты девочку завел, я понимаю, а
вот зачем тебе кассета понадобилась — ну никак не пойму.
Черные, глубоко посаженные глаза смотрели на Вадима спокойно
и внимательно.
— Кассета? — удивленно спросил доктор. — Какая кассета?
— Маленькая, от видеокамеры.
— Послушай, Аслан, — вздохнул доктор, — мне некогда
заниматься ерундой. Раз уж я приехал, я сейчас осмотрю раненых и поеду домой. Я
устал, хочу спать. К тому же меня ждут.
— Кто тебя ждет? Девочка твоя. Маша? Она подождет.
Чеченец, продолжая смотреть Вадиму в глаза, загасил
сигарету, сел на койке.
— Ты возил еду Ивану?
— Да.
— Зачем?
— Как ты думаешь, зачем кормят голодного человека?
— Ты кормил его, чтобы он вытащил для тебя кассету.
— Аслан, голодного человека кормят потому, что он голодный.
Кстати, куда он делся?
— Он взял для тебя кассету. Он мог сделать это только для
тебя. Только ты возил ему еду. Он сдох за это.
— Аслан, зачем весь этот спектакль? Ты можешь объяснить
по-человечески, в чем дело?
— По-человечески? — Ахмеджанов чуть прищурился. — Хорошо, я
объясню. Пропала кассета, на которой снят я и мои люди. Там много еще чего
снято. Русский Иван убирал в комнате, камера и кассета лежали на столе.
— А снимал кто? Ты того, кто снимал, спрашивал?
— Его уже не спросишь. Он отвечал за кассеты, одна из них
пропала. Он напился и ничего не помнил. Оператор не должен пить.
— Хорошо, с оператором ты разобрался по-своему. А при чем
здесь Иван? Несчастный, слабоумный, глухонемой человек.
— Он был только немой, но не глухой. Он все понимал, и ты
это знаешь.
— Да — кивнул доктор. — Иван мог слышать слова Но слышать и
понимать — это несколько разные вещи. Ты что, пытался его допрашивать?
— Он находился один в комнате, когда убирал. После этого
пропала кассета.
— Послушай, — задумчиво произнес доктор, — если ты так
переживаешь из-за этой кассеты, что допрашивал немого слабоумного человека, то
почему тебе не пришло в голову допросить тех, кто заснят на пленку? Почему ты
не подумал, что ее мог взять, например, тот, кто не хотел, чтобы его видели
рядом с тобой? Тот, для кого это опасно?
В черных глазах Ахмеджанова вспыхнул тусклый огонь.
— Ну что же ты замолчал, доктор? Продолжай.
— Вот смотри, ты мне толком еще ничего не рассказал, но, как
я понял, пропавшая кассета заключает в себе некую опасную информацию. Прежде
всего надо подумать, для кого опасна эта информация, то есть у кого имеются
реальные мотивы. Понимаешь?
— А ты молодец, доктор, — Ахмеджанов выбил щелчком из пачки
сигарету, протянул Вадиму. Оба закурили.
— Ты верно рассуждаешь, доктор, — голос чеченца стал чуть
мягче, глаза перестали сверлить Вадима, — но тот, на кого я могу думать, в ту
комнату не заходил.
