Маша очень любила своих родителей, но никогда не могла
поговорить с ними о чем-то серьезном и важном. Мама с папой не умели спокойно
слушать. Они сразу пытались решить все за нее, как бы без нее. Однажды она
пожаловалась дедушке:
— Родители относятся ко мне так, будто я дебилка какая-то,
тварь бессловесная!
— Они просто очень любят тебя и глупеют от любви, —
улыбнулся в ответ дедушка.
— Неужели от любви глупеют? — грустно спросила Маша.
— Иногда даже сходят с ума…
Сейчас ей снилось, будто она стоит рядом с дедушкой Митей на
балконе какого-то высокого чужого дома, на самом последнем этаже. Они стоят и
смотрят вниз, в маленький заснеженный двор, освещенный одним фонарем. Шаркает
лопатой, сгребает снег одинокий дворник. Его черная фигурка кажется совсем
крошечной с такой большой высоты. Даже во сне Маша удивилась, почему им с
дедушкой не холодно стоять зимней ночью на балконе.
— Дедушка, я не схожу с ума? — спросила она.
— Нет, Машенька. У тебя все хорошо. Ты не бойся. Так бывает
только очень редко, один раз в жизни, и не со всеми. Ты просто очень счастлива,
и тебе это кажется странным.
Дворник шаркал своей лопатой все громче, дедушку совсем
плохо слышно. Маше почудилось, что в комнате за балконной дверью мелькнул зыбкий
огонек, и дедушка исчез, растворился в темноте неизвестной комнаты. Маша хотела
спросить его о чем-то еще, но тут же стала сниться какая-то ерунда — заросший
серебряной тиной пруд на даче, дикая малина вдоль синего облезлого забора,
яркие влажные незабудки, примятые велосипедным колесом, и оранжевый бок
большого мяча, утонувшего в зарослях крапивы.
Год назад, когда дедушка Митя умер, Маша почувствовала
какую-то глухую, ватную пустоту внутри. Ее жизнь протекала полно и интересно,
она училась в замечательном театральном училище, имела много Друзей, каждый
день заполнялся событиями до отказа, и родители, слава богу, живы и здоровы, но
липкая пустота наваливалась ночами и не давала дышать.
Старость щадила дедушку Митю. Он был красивым, опрятным
стариком, только очень рассеянным. Впрочем, таким он оставался всю жизнь. Об
этом ходили семейные анекдоты, которые Маша не любила слушать.
Однажды она заболела тяжелым гриппом, с высокой температурой
и надрывным кашлем. Дедушка отправился на рынок. Он уже редко выходил из дома,
но рынок находился совсем близко, в двух кварталах. Вернулся он через час,
довольный и сияющий.
— Машенька! Я достал тебе грейпфруты! — радостно сообщил он.
Грейпфруты в Москве продавались на каждом углу, но дедушка
давно не ходил по магазинам, и в памяти у него осталось то время, когда фрукты
доставались сложно, особенно такие экзотические.
— Очень любезный продавец, — счастливо улыбался дедушка, — я
спросил у него, где можно купить грейпфруты, объяснил, что у меня больна
внучка, и вот он продал мне самые крупные. Они должны быть красными внутри. Это
очень вкусный сорт.
Он бережно вытащил из бумажного пакета две большие
темно-зеленые редьки…
Через три месяца дедушки не стало. Он часто снился Маше, и
каждый раз она просыпалась в слезах. А сейчас впервые не проснулась и не
заплакала.
…Вадим ехал в «газике» по темной горной дороге. Он думал о
том, что, подкинув чеченцу идею, будто кассету мог вытащить сам Иванов, он
выигрывает для себя дня два. Этого времени должно хватить, чтобы связаться с
неизвестным полковником Константиновым которым так интересуется Ахмеджанов, что
даже его, доктора, просил навести справки.
Ахмеджанов интересуется полковником, значит, полковник
скорее всего приехал сюда по его бандитскую душу. Следовательно, именно этому
Константинову и надо отдать кассету.
Иванова они начнут проверять осторожно и тщательно — все-таки
в него вложено много денег. Что ж, пусть хорошенько потрясут комсомольскую
сволочь, пусть перестанут ему верить. Этого времени должно хватить. Он свяжется
с полковником именно через главного врача санатория. Можно последовать доброму
совету чеченца и выстроить разговор так, чтобы «к слову пришлось». И пусть
катятся они ко всем чертям со своими пулевыми ранениями. Хватит. Надоело.
Тряска и бесконечные крутые повороты дороги мешали
сосредоточиться. Необходимо обдумать детали. Пока в голове выстроилась лишь
грубая схема. Хорошо, если ход событий совпадет с ней. А если нет?
Доктор вспомнил, как лет семь назад оперировал сорокалетнего
мужчину по поводу острого аппендицита и, вскрыв брюшную полость, обнаружил, что
там все пронизано метастазами — у больного оказался неоперабельный рак желудка.
Вот и сейчас — стоит сделать шаг, и окажешься в тупике. Невозможно все
просчитать заранее. Но и стоять на месте тоже нельзя. Не больше двух дней время
будет работать на него. А потом пойдет другой отсчет…
Однажды в детстве приятель-абхаз пригласил Вадима на
несколько дней в горное село, к своей бабушке. Лазая по горам с сельскими
мальчишками, они наткнулись на узкое и очень глубокое ущелье через которое была
перекинута короткая кривая сосна, сбитая грозой. Далеко внизу между острыми
камнями поблескивал хилый ручеек.
Лежа животами на краю ущелья, мальчики долго спорили, можно
ли по этой сосне перейти на другую сторону.
— Если за тобой гонятся и хотят убить, тогда можно, — сказал
кто-то.
— Можно и просто так, — легкомысленно заявил Вадим.
Он тут же пожалел о своих словах, но назад пути не видел.
Горные деревья, особенно расположенные ближе к вершине,
часто вырастают однобокими — их много лет подряд клонит ветер, и ветви
появляются густо только с одной стороны, а с другой ствол остается почти
гладким. Сосна над ущельем лежала гладкой стороной вверх.
Вадиму тогда исполнилось десять лет. Балансируя руками, как
канатоходец в цирке, он ступил на гладкий скользкий ствол. Голова закружилась.
Он уже представил себе, как летит кубарем на острые камни, как горное эхо
относит вдаль его последний крик и кровь из его разбитой головы смешивается с
ледяной водой ручейка на дне ущелья. Он взглянул на секунду вниз, и ему
показалось, что вода в ручье уже стала красной.
Но отступать нельзя. Над ним бы потом смеялись до старости…
Он сделал еще шаг и сказал себе: «Никакой пропасти и никаких
камней там, внизу, нет. Дерево лежит на мягкой траве, и мне совсем не страшно!»
Он прошел по стволу — сначала туда, потом обратно, улыбаясь,
соскочил с вывороченных корней на землю. Только глубокой ночью, зарывшись лицом
в подушку, тихо и сдавленно плакал, видя перед собой не восхищенные глаза
абхазских мальчишек, а красную от крови воду ручья на дне ущелья.
