* * *
Машенька спала спокойно и крепко. Стараясь не разбудить ее,
он осторожно провел ладонью по влажным волосам, коснулся губами худенького
острого локотка. Не открывая глаз, она обняла его за шею и притянула к себе. Он
тут же забыл и про кассету, и про чеченцев, и про полковника Константинова…
Глава 14
В ресторане «Парадиз», за тем же столиком, за которым сидели
вчера доктор и Маша, сегодня обедали Елизавета Максимовна, Глеб Евгеньевич и
Арсюша. Обслуживала их официантка Ларочка.
— Елизавета Максимовна, — ворковала она, раскладывая
приборы, — вы потрясающе выглядите. Как вам это удается? Поделитесь секретом!
— Ларочка, я ем мало, а сплю много, — улыбнулась
Белозерская, — вот и весь секрет.
— Все-таки у балерин какая-то особенная осанка и посадка
головы… За версту видно, что балерина. Ни с кем не перепутаешь, — продолжала
Лариса, — в этом, наверное, тоже какой-нибудь секрет?
— Конечно, — кивнула Лиза, — все дело в кнопке.
— В какой кнопке? — удивилась официантка.
— В обыкновенной. Канцелярской. Понимаете, Ларочка, когда
ребенок начинает заниматься танцем, ему иногда приходится выправлять осанку.
Прилепляют полоску лейкопластыря вдоль позвоночника, а под пластырь, между
лопатками, вставляют канцелярскую кнопку. Чуть сгорбишься — кнопка впивается в
спину. Очень больно.
— Да, — вздохнула Лариса, — хочешь стать красивой — страдай…
Осанка у женщины — это главное. Вот вчера заглянул к нам один наш постоянный
посетитель, старый холостяк, впервые пришел с дамой. Даже дамой назвать нельзя,
так, пацанка, пигалица, лет восемнадцать. А осанка — королевская. Сама
тощенькая, маленькая, смотреть не на что, а голову держит, как балерина, сразу
видно. Я даже спросить хотела, не занимается ли она балетом, но не решилась.
Знаете, они такая странная пара. Его-то я хорошо знаю.
Арсюша не выдержал и презрительно фыркнул. Но промолчал.
Лариса удивленно взглянула на него и продолжала:
— Так вот, он человек солидный, в городе известный. Ему
сорок пять, жена от него сбежала лет десять назад. С тех пор он один, как сыч,
и такую себе завел пацанку! Я, конечно, человек без предрассудков, но она ему в
дочери годится. Причем девчонка, судя по речи, москвичка. Скромненькая такая,
наверняка из приличной семьи… Ой, простите, я заболталась. Ваше горячее уже
готово! — И Ларочка убежала на кухню.
Тут Арсюшу прорвало:
— Мама! Глеб! Почему вы все это слушали?! Как ей не стыдно
обсуждать людей! Она же сплетница! К ней приходят, садятся за столик, а она
потом всем свистит: кто, да с кем, и зачем, и почему!
— Она обсуждает их, а ты теперь с нами — ее, — улыбнулась
Белозерская, — получается замкнутый круг.
— Для нее самое интересное — наблюдать и делиться
впечатлениями, — заступился полковник за Ларису, — она ведь не сказала ничего
дурного. Тем более мы никогда того человека и ту девушку не увидим, а они не
увидят нас. А вот ты судишь взрослых при первой возможности, и, как я заметил,
не без удовольствия. Да, сплетничать плохо. Но и судить других за это — не
лучше. В принципе это одно и то же. Мама правильно сказала: замкнутый круг.
Арсюша надулся, больше не произнес ни слова, однако котлету
по-киевски съел за милую душу.
Официантка Лариса Величко не была сплетницей. На самом деле
она человек молчаливый и скрытный. Но никто этого не знал. Все считали Ларису
болтушкой-хохотушкой, даже ее собственный муж любил повторять: «Ты, Лариска,
десять раз ляпнешь что-нибудь и ни одного раза не подумаешь!» И Лариса виновато
разводила руками: «Откуда я знаю, что думаю, пока не скажу это вслух? Ну, такая
я — язык без костей. Что же теперь делать?»
Однако никогда она ничего не «ляпала», не подумав. Подобное
легкомыслие могло стоить ей слишком дорого…
Двенадцать лет назад Лариса закончила
профессионально-техническое училище пищевой промышленности. Она мечтала стать
поваром, великим кулинаром, хотела поступить в пищевой институт. После училища
ее распределили в грязную общепитовскую столовку, где воняло несвежими хлебными
котлетами и склизкими тряпками, посетители матерились, хлопали молоденькую
раздатчицу по ягодицам и хватали за грудь. Большинство из них работали
шоферами-дальнобойщиками, в выражениях и жестах стесняться эта публика не
привыкла.
В пищевой институт Лариса не поступила — два года подряд
недобирала баллы, поняла, нужен хороший, крепкий блат — слишком уж доходные
места ждут выпускников института, плюнула, осталась работать в столовке. На
иждивении у Ларисы находились больная мать с пенсией по инвалидности и братишка
четырнадцати лет. А общепит подкармливал, и неплохо — то маслом, то мясом. Вот
на мясе Ларису и поймали. На говяжьей вырезке. Воровали в столовой все — от
уборщиц до директора. Никто с пустыми сумками с работы не уходил. Но поймали
именно Ларису.
Жирный армянин-директор долго мытарил ее в своем кабинете,
крутил перед носом коротким волосатым пальцем, без конца вытирал бумажными
салфетками потеющую лысину в кудрявом черном пуху, повторял: «хищения,
прокуратура». В общем, она сразу поняла, в чем дело. Он давно к ней подкатывал,
и так, и сяк. Вот и подкатил — бесповоротно. Делать нечего. Разговор закончился
у него в квартире, в койке. Жена и двое детей в это время, естественно,
отсутствовали.
Поначалу все это казалось очень противным. Армянин сильно потел,
у него вечно от ног пахло. В любви он становился груб и ненасытен, в самые
горячие мгновения начинал повизгивать тоненько и жалобно, как юный кабанчик.
Однако ко всему привыкаешь. И Лариса привыкла. Тем более он и подарки дарил, и
деньгами помогал, и пристроил ее в приличный, чистый дорогой ресторан, где
никто за грудь не хватал.
И все бы ничего, если бы через год армянину не прострелили
череп, прямо на улице, среди бела дня. Началось следствие, к Ларе в дом пришли
с обыском, подняли линолеум на кухне и обнаружили в полу тайник с тремя
пакетами героина.
Лара вспомнила, как три месяца назад армянин, сидя вечерком
у нее на кухне, поддел носком ботинка разодранный линолеум и сказал:
— Плохо живешь, Лариса, надо ремонт на кухне сделать. Я
пришлю ребят.
Буквально на следующий день явились два парня, балагуря и
насвистывая, перестелили на кухне линолеум, поклеили моющиеся обои, побелили
потолок и ушли, не взяв ни копеечки, сообщив, что за все заплачено — и за
материалы, и за работу. Лариса и ее мама нарадоваться не могли на зеленый, как
молодая травка, кухонный пол, на обои в светлых ландышах. Только братишка ходил
мрачный и говорил: «Влипнешь ты, Лариска, со своим армяном, ох влипнешь!»
Братишка оказался прав. Влипла Лариса — всего через три
месяца после бесплатного ремонта. Без конца ее вызывали в городскую
прокуратуру, подписку о невыезде взяли. Она рассказывала молодому следователю
все честно, как на духу. Уже на третьем допросе появился в уголке кабинета
человек в штатском, который даже не представился, сидел, слушал, покуривал. А
потом уж подступил к Ларисе с разговором:
