— Неужели они и в окно спальни подсматривали? — шепотом
спросила Маша.
— Не думаю, — улыбнулся Вадим, — хотя… Знаешь, я уже привык,
что постоянно следят, но сегодня как-то уж особенно явно.
— Странное это ощущение, когда за тобой следят. Я все время
чувствовала затылком. Как ты думаешь, это я такая чувствительная или они не
особенно прятались?
— Ты просто знала, что должны следить. Поэтому чувствовала.
А они работают вполне профессионально.
— А сейчас?
— Тоже. В кустах, за оградой или из окошка соседнего дома.
Сейчас нас видят, но не слышат.
— Уже приятно, — вздохнула Маша, — хотя бы не слышат. Как ты
думаешь, завтра будет то же самое?
— Вряд ли. У них не хватит людей, чтобы вот так следить
несколько дней подряд.
Неподалеку раздались сигналы машины. Длинный гудок, потом
два коротких.
— «Газик» мой прибыл, — заметил доктор.
— А почему не позвонили, не предупредили? — тревожно спросила
Маша.
— Так я же телефон в доме оставил. Вот, предупреждают. Ну
что он разгуделся? — поморщился доктор. — Ладно, пошли.
Они нехотя встали и направились к дому.
— Там не может быть никакой ловушки? — спросила Маша
шепотом.
— Вряд ли. Он бы так не гудел, не предупреждал. К «газику»,
ждавшему у ворот, они подошли вместе. Маша вежливо поздоровалась с молодым
черноусым шофером. Он приветливо улыбнулся в ответ и сказал доктору
по-абхазски:
— Двух раненых привезли.
Доктор повторил эту фразу по-русски для Маши и добавил:
— Не волнуйся, ложись спать.
Прощаясь, Маша поцеловала Вадима и неожиданно для себя
тихонько перекрестила его, когда он садился в «газик».
Оставшись одна, она плотно задернула все шторы и взяла в
руки кассету, которая отличалась от десятка других кассет лишь тем, что на
торце не было никакой бумажки с надписью. Вытащив из кассетной коробки квадрат
бумаги с пустыми разлинованными наклейками, она написала: Э. Рязанов. «Жестокий
романс» — первое, что пришло в голову, аккуратно отделила клейкую полоску с
надписью, прижала ее к торцу кассеты и поставила коробочку назад, на полку.
Потом она приняла душ, приготовила себе чай, улеглась на
диван в гостиной и включила видеомагнитофон — она давно хотела пересмотреть
нашумевший боевик Марка Гордона «Скорость».
Когда лихой полицейский Джек Тревен в исполнении Кевина
Ривса вскочил в заминированный автобус на полном ходу, в двери бесшумно
повернулась отмычка и два кавказца вошли в дом.
Маша не успела опомниться, а глаза ей уже завязали черным
платком и чья-то грубая рука зажала рот. Отчаянно брыкавшуюся Машу понесли в
машину, стоявшую у ворот. Один из кавказцев на секунду вернулся в дом, выключил
телевизор и видик, погасил свет, захлопнул дверь.
Маша быстро поняла, что брыкаться и сопротивляться
бесполезно.
— Будешь орать, — сообщил ей незнакомый голос с акцентом, —
придется заклеивать тебе рот. Будешь хорошей девочкой, не обидим.
— А можно узнать, куда вы меня везете? — решилась спросить
Маша.
— В гости, — ответили ей, усмехнувшись.
То, что ее увезли сразу и не стали обыскивать дом, казалось
хорошим признаком. Но сначала они выманили Вадима, сказали, будто там раненые.
Очень все это странно. Сегодня за ними следили целый день, вероятно, ждали, что
Вадим войдет в контакт с кем-нибудь. Проверяли. А это что? Продолжение
проверки?
Машина долго ехала по горной дороге. Маша чувствовала кривые
зигзаги и ухабы, но ничего не видела. В босые ноги впивались мелкие острые
камушки, усыпавшие пол под сиденьем. Машу раздражало, что на ней ничего нет,
кроме трусиков и длинной, до колен, белой футболки.
«Хорошо, что они не вытащили меня прямо из душа, — подумала
она. — Господи, кончится все это когда-нибудь?!»
— Дайте мне, пожалуйста, сигарету, — попросила она тихо.
Тут же ей в рот сунули бумажную трубочку фильтра. Щелкнула
зажигалка. Было странно прикуривать в полной темноте.
Наконец машина остановилась. Машу ввели в какое-то
помещение, она ощутила под ногами гладкий деревянный пол. Повязку сняли с глаз.
В лицо ударил ярчайший электрический свет, и на миг Маше показалось, будто она
ослепла. Она почувствовала, что на нее в упор глядит несколько пар глаз, и,
чуть привыкнув к яркому свету, разглядела четыре темных мужских силуэта в
глубине комнаты.
— Ну? — спросил один из мужчин, повернув голову к сидевшему
рядом.
— Не она, — твердо ответили ему, — та была выше почти на
голову, старше лет на пять-шесть, рыжая, стриженая, а у этой волосы длинные,
темные, глаза карие. Она совсем соплячка, не больше восемнадцати, к тому же
тощая, ни груди, ни бедер. Та — красотка экстра-класса, а эта — заморыш
какой-то. С этой шеф и разговаривать не стал бы.
— Пусть пройдется, — сказал тот, в котором Маша, уже
привыкшая к яркому свету, узнала телохранителя Иванова.
Она узнала троих из четырех. Главный здесь, несомненно,
Ахмеджанов: тяжелый горбатый нос, маленькие, глубоко посаженные глаза под
нависшими бровями, бритая голова в круглой войлочной шапочке. Именно это лицо
показывали в «Новостях» по телевизору. Рядом с чеченцем сидели охранник офиса и
телохранитель Иванова. Четвертого, очень худого бровастого, бородатого
кавказца, Маша видела впервые.
— Пройдись, девочка, — сказал Ахмеджанов.
Вжав голову в плечи, сутулясь и волоча ноги. Маша сделала
несколько шагов.
— Нет, вообще ничего похожего! — усмехнулся телохранитель.
Незаметная дверь за спинами сидевших открылась, из нее
вывалился смертельно-бледный, в вишневой пижаме, с взлохмаченным белым пухом на
лысине Вячеслав Иванов. Взглянув на Машу мутными совершенно безумными глазами,
он заорал:
— Это она! Она! Я узнал тебя, сука! Ты мне подкинула
кассету! Кто тебя прислал? Говори!
— Заткнись, падаль, — спокойно произнес Ахмеджанов.
Но Иванов продолжал орать высоким петушиным фальцетом, а
через минуту вырвался из рук державшего его худого бородатого кавказца, кинулся
на Машу и вцепился холодными мокрыми пальцами ей в горло.
— Мразь! — услышала она голос Ахмеджанова и почувствовала,
что задыхается. Раздался негромкий хлопок. Руки Иванова вдруг ослабели, что-то
темное, теплое брызнуло ей в лицо. Иванов стал падать, увлекая за собой Машу
всей тяжестью своего короткого рыхлого тела.
