— Это хорошо, что вы меня перебили, — улыбнулась она, — а то
я, кажется, в мистику впадаю.
— То есть?
— Нет, даже не стоит об этом говорить. Этого не может быть.
— Может, Тамара Ефимовна, все может быть. Вы уж
договаривайте до конца, а потом разберемся.
— Ох, Глеб Евгеньевич, запутаю я вас. Всегда боюсь впасть в
мистику и превратиться в какую-нибудь гадалку-прорицательницу, о каких
объявления в газетах печатают. Представляете, «Провидица Тамара. Угадываю
прошлое и будущее на расстоянии…» — Она усмехнулась, отхлебнула еще чаю. — В
общем, я вам скажу, но вы мне не верьте на слово. Мне показалось, я видела эту
девушку раньше, в ее натуральном, так сказать, образе. Несколько дней назад я
обратила внимание на девушку лет девятнадцати, отдыхающую. Она жила здесь, на
Студенческой улице. Маленькая, хрупкая, темненькая. Я сначала обратила внимание
на ее походку, знаете, типично балетная походка, не с пятки, а с носка, и носки
слегка врозь. Как у вашей Елизаветы Максимовны. Еще я удивилась, что она
приехала сюда отдыхать одна. Это не вязалось со всем ее обликом. Вы понимаете,
о чем я говорю? Приличные девушки сюда в одиночестве не приезжают. Так уж
повелось. Вероятно, поэтому у нее были всегда испуганные глаза. Знаете, такие
большущие, карие, испуганные глаза…
— Простите, Тамара Ефимовна, вы сказали — карие? А у той, в
рыжем парике?
— У той — синие. Темно-синие. Странный цвет, даже чуть
лиловатый, как бы под платье. Или платье так оттеняло?
— Может, цветные контактные линзы? — предположил
Константинов. — Они ведь сейчас продаются…
— Глеб Евгеньевич, — покачала головой старушка, — мы с вами
подтасовкой фактов занимаемся. Я плету невесть что, а вы, вместо того чтобы
остановить меня, поддакиваете.
— Хорошо, давайте пока глаза оставим в покое. Вы мне
все-таки про девушку дорасскажите.
— А больше нечего рассказывать. Интеллигентная, милая
девочка, я ее очень жалела, потому что она снимала комнату у самой вредной
хозяйки на нашей улице, у Гальки Вихровой. Я даже подумала, не взять ли ее к
себе. Но у нас так не принято. Да и вообще, пустой это разговор. Она ведь
уехала дня три-четыре назад. Я вспомнила, Галька ругалась, жаловалась, мол,
жиличка такая попалась, деньги назад взяла — и поминай как звали.
— А как ее звали, не говорила эта Галька?
— Нет.
— А не могли бы вы к ней зайти и расспросить узнать об этой
девушке все, что можно?
— Зайти-то я могу, Галина — женщина болтливая все расскажет
с удовольствием. Но зачем? Я уже почти не сомневаюсь — это два совершенно
разных человека.
— Почти… — задумчиво повторил Константинов, — все-таки почти
не сомневаетесь.
— Ладно, Глеб Евгеньевич, чувствую, вы не успокоитесь, пока
это «почти» не прояснится. Я уж вас много лет знаю. Галина давно у меня просила
несколько саженцев персидской розы. Вот возьмите там у сарая лопатку и помогите
мне выкопать пару штук.
Галина поливала огород из огромной жестяной лейки, охала и
свободной левой рукой потирала поясницу.
— Тома! Да неужто саженцы принесла! — обрадовалась она. —
Вот спасибо! Чайку попьешь со мной? Или винца домашнего?
— У тебя прошлогоднее или новое?
— Прошлогоднее. Сладкое получилось. Женщины сели за стол в
саду. Галина разлила густое красное вино по граненым стаканчикам. Чокнулись,
выпили. Хозяйка — залпом, как водку, а гостья только пригубила, отпила
маленький глоточек.
— Ну что, Галина, отдыхающих не нашла себе еще?
— Нет пока. Все некогда на вокзал поехать. Да и опасаюсь я
теперь, вдруг нарвусь на такую же авантюристку.
— Ну почему же — авантюристку? Я же видела ее, жиличку твою.
Хорошая девочка, тихая. Мало ли что могло случиться.
— Да уж, хорошая девочка! С виду только скромница. Ты бы
видела ее любовника. Тоже мне, артистка.
— Так у нее любовник здесь был? — удивленно подняла брови
Тамара Ефимовна.
— А как же! Один раз ее прямо к калитке черная иномарка
подвезла, потом стояла здесь еще полчаса. Я сама-то не видела, Васька
рассказывал.
— Так почему же она у тебя жила, если у нее любовник на
иномарке?
— Ой, да в ней ничего не разберешь, в Маше этой, — махнула
рукой хозяйка, налила еще вина гостье и себе, опять выпила залпом.
— Да, слушай, я тебя спросить хотела. Твоя жиличка в кино
случайно не снималась? Лицо у нее знакомое вроде. Как фамилия ее, не знаешь?
— Кузьмина ее фамилия. В кино она не снималась. Она только
учится на артистку.
— А где учится, не знаешь?
— Она говорила, да я забыла. Сколько их в Москве-то,
институтов этих, где учат на артистов! Ох, дела, Тома, ну и жизнь пошла! Ей-то
всего девятнадцать, а любовнику — сорок, не меньше.
— Да ты что! А ты его разве видела?
— Приходил, — кивнула Галина, — только опоздал. Она уже
уехала. Он красивый такой, представительный мужчина, сам седой весь, но лицо
молодое. Черную свою иномарку на углу оставил, подходит к калитке, спрашивает,
мол, не живет ли у вас Маша из Москвы. А я ему — уехала, говорю, ваша Маша, а
вы кто ей будете? А он… Ну ты представляешь, он мне заявляет: я ей любовник. Ну
прям хоть стой, хоть падай.
— Так и сказал?!
— Прямо так и ляпнул! — Хозяйка выразительно поджала губы. —
А потом развернулся и пошел к своей иномарке.
— Так они и не встретились? — сокрушенно покачала головой
Тамара Ефимовна. — Так и разминулись?
— Чего не знаю, того не знаю. Она, когда деньги потребовала,
сказала, мол, в Москву хочет ехать, домой. Наверное, уехала. А он ее искал.
— А он-то сам местный или тоже отдыхающий?
— Вот этого я не поняла. Я номеров-то не разглядела, машина
ведь на углу стояла. Только видела, что машина черная. Случается ведь, люди из
Москвы и на машинах сюда приезжают.
— Да, интересная у тебя жизнь, — вздохнула Тамара Ефимовна,
— прямо страсти кипят.
— И не говори, Тома, и не говори!
Вернувшись к себе через полчаса, Тамара Ефимовна рассказала
Константинову о Маше Кузьминой все, что узнала от соседки. Но никакой ясности
эта информация не прибавила.
* * *
В большой пляжной сумке Матвея лежали запасные плавки,
полотенце, свернутый надувной матрац и велосипедный насос. Когда полковник
увидел с балкона своего номера короткую круглую фигуру в белых шортах, шагавшую
по аллее к пляжу, он тут же начал собираться.
