— Я бы тебя хотел послушать, полковник, — ответил Глеб без
всякий усмешки.
— А что меня слушать? Мои никто к офису близко не подходили
в тот вечер. Я, конечно, и думать не смею, что это ваша работа. Но ты мне
все-таки скажи прямым текстом, мол, нет, Юраш, это не наша работа. А то мой
герр генерал требует подробного отчета.
— Нет, Юраш, Иванова убрали не мы. Но и ты мне, будь добр,
скажи тоже прямым текстом — что это не ваша работа. Ведь мой генерал тоже ждет
подробностей.
— Не наша, — покачал головой Лазарев, — а жаль. Тонкая
работа, просто отличная. Особенно мне понравилась вся эта путаница с рыжей
красоткой и с молодежной газетой «Кайф». Хотел бы я знать, кто с нами и с вами
так успешно конкурирует. Ведь и мы, и вы тоже должны были комсомольца тихо арестовать.
У вас как, доказательств-то хватало? — А у вас?
— А у нас в квартире газ! — засмеялся Юраш. — Слушай,
Глебушка, теперь уже все равно, удовлетвори мое здоровое любопытство. Вы ведь
знали, кто конкретно из чеченцев оплатил предвыборную кампанию комсомольца?
— Не думаю, что любопытство — здоровое чувство. И вообще,
Юраш, о мертвых или хорошо, или ничего. Стоит ли поминать несчастному Иванову
его чеченские грехи? Пусть земля ему будет пухом.
— Ладно, Глебушка, бог с ним, с комсомольцем. А как насчет
твоего Матвея? Про его безвременную кончину что скажешь?
— Скажу одно: я уверен, ваши люди не работали сегодня с
раннего утра в бригаде наемных водолазов НИИ морских млекопитающих.
— Ты думаешь, он не сам утонул? — удивленно поднял брови
Юраш.
— Ты тоже так думаешь.
— Что теперь гадать? Ведь не докажешь уже ничего. Как
говорится, концы в воду. Ужас, что творится, — сокрушенно покачал головой
Лазарев, — кандидата в губернаторы находят в роще в одной пижаме с пулей в
затылке, лучший журналист области тонет в море среди бела дня, на глазах у
нескольких десятков отдыхающих, а мы с тобой, два полковника, ну ничего не
знаем.
— И не говори, — согласился Константинов, — действительно,
ужас.
Глава 19
К полудню городской рынок превращался в гудящее, орущее,
бурлящее, как кипяток, человеческое море. Совсем близко светилось на солнце
море, настоящее, спокойное и прохладное. А здесь, на рынке, жара казалась
нестерпимой, хотелось вырваться из толкучки и убежать на пляж.
Крепко держа Арсюшу за руку, полковник Константинов шел
вдоль бесконечного мясного ряда, где были разложены дымящиеся ломти еще теплой
красной говядины, розовой свинины и темно-вишневой баранины. На крюках висели
бледные молочные поросята и синеватые кролики с неободранными пушистыми лапками.
— Глебушка, пойдем отсюда, пойдем на пляж! — канючил Арсюша.
— Ты же хотел домашней колбасы, давай уж купим. Обидно
полчаса здесь протолкаться и уйти с пустыми руками.
Продавцы громко зазывали всех проходивших мимо и потряхивали
тяжелыми кусками мяса над прилавками.
— Я уже не хочу никакой колбасы, — ворчал мальчик, — я лучше
вегетарианцем стану.
Полковник нес два тяжелых пакета с фруктами, пот лился
градом, тонкая рубашка промокла насквозь.
— Давай хотя бы сала купим, хорошего деревенского сала,
розового, с прожилочками, — уговаривал он.
— Мама говорит, сало есть вредно.
— Для мамы вообще все вредно. Ты же у нас не балерина.
— Ну, пожалуйста, Глебушка, пойдем. Я устал.
— Ладно, — сдался Константинов, — обойдемся без сала и
колбасы.
Елизавета Максимовна должна была ждать их в небольшом
открытом кафе в центре рынка. Пока Глеб с сыном покупали продукты, она
отправилась к рядам с колониальными товарами, собираясь купить Арсюше новые
плавки, пару маек, а себе — пляжные шлепанцы и шпильки для волос.
Быстро справившись с покупками, Лиза отправилась в кафе. С
чашкой кофе и стаканом сока она уселась за пустой столик в углу.
Толпа обтекала кафе с двух сторон. Под широким полосатым
тентом жара не так сильно донимала. Лиза успела устать от толчеи вещевых рядов.
С удовольствием откинувшись на неудобную спинку пластмассового стула, она
отхлебнула ледяной яблочный сок и вдруг услышала, как кто-то зовет ее по
имени-отчеству. Она огляделась и увидела, как входит в кафе ее ученица, дочь
приятельницы балерины Маша Кузьмина.
За тот месяц, который Белозерская ее не видела, девочка
похудела еще больше и не то чтобы повзрослела, но как-то неуловимо изменилась.
Появилась какая-то мягкость, женственность, что-то совсем новое. «Как быстро
чужие дети растут», — успела подумать Лиза и тут заметила рядом с Машей
высокого седого господина лет сорока — широкие плечи, умные, насмешливые
голубые глаза, твердая линия рта. «О господи! — испугалась Лиза. — Вот оно что.
Роман у Машеньки. Роман с человеком, который старше ее раза в два. Такие редко
остаются неженатыми, и дети есть наверняка. Неужели она с ним здесь
познакомилась?»
— Елизавета Максимовна, — Маша отступила на шаг, — это
Вадим. Мой… — она запнулась, — мой друг. Вадим, это моя учительница балета
Елизавета Максимовна.
«Интересно, что скажут Машины родители? Здесь не просто
роман, они оба чуть не светятся, фосфоресцируют изнутри».
— Очень приятно, — сказала она вслух и пожала сухую, сильную
руку.
— Машенька, зачем тебе толкаться со мной у прилавков? —
спросил Вадим. — Я куплю все сам, а ты посиди здесь с Елизаветой Максимовной,
кофейку попей. Я вернусь за тобой минут через двадцать.
Он ушел. Маша взяла себе чашку двойного кофе по-турецки, тут
же закурила и возбужденно произнесла:
— Елизавета Максимовна, вы только родителям ничего не
говорите.
— Машенька, а они вообще знают, что ты здесь?
— Нет. Я сказала, что еду в Севастополь, к Лене Семеновой. А
сюда мы собирались приехать с Саней Шарко, они бы меня с ним не отпустили,
пришлось соврать.
— И правильно сделали бы, что не отпустили. Твой Саня — тот
еще вертихвост. Где он, кстати?
— В Москве.
— То есть?
— Ну, понимаете, ему дали роль на телевидении, а билеты мы
уже купили; мы решили, что я поеду первая, а потом встречу его. Но он не
приехал. У него случился приступ аппендицита, его увезли на «Скорой». Мама его
сказала, когда я дозвонилась в Москву. Она мне даже деньги выслала на обратную
дорогу, но тут получить нельзя, переводы не выплачивают.
