— И не помни! Всяких разных дамочек забудь!
— Давно забыл.
— А что я скажу маме, когда она увидит у меня новую одежду?
— Ты лучше подумай, что ты скажешь маме, когда она увидит
меня. Как ты меня представила своей преподавательнице? «Мой друг»? Сказала бы
еще — «товарищ».
— Ну а как мне прикажешь тебя представлять? — смутилась
Маша. — Как прикажешь, так и буду.
— Ну а как ты думаешь? Кто я тебе?
— Ты мне — все! — тихо сказала Маша. — Ты мне — любимый,
единственный, но я ж не могу так тебя представлять. «Познакомьтесь, это — мой
любимый, единственный Вадим!»
— Можно проще: это мой жених.
— Но ты же мне еще не предлагал руку и сердце.
— Дорогая Мария Львовна! — Вадим кашлянул и произнес
торжественно:
— Я предлагаю вам руку и сердце. Я вас очень люблю и хочу,
чтобы вы стали моей женой. Вы согласны?
— Дорогой Вадим Николаевич! Я вас тоже очень люблю и
согласна стать вашей женой. Между прочим, после этого положено поцеловаться.
— Врежемся, — покачал головой Вадим.
— Еще положено шампанским чокаться, — вспомнила Маша, — но я
терпеть не могу шампанское. Газированный одеколон. И вообще ты за рулем. Ой,
Вадим, а как же продукты в багажнике! Все испортится на такой жаре. Ты ведь
кучу денег на рынке потратил.
— Ну, ты зануда, девочка моя!
— Просто я не могу привыкнуть к таким финансовым ритмам. Ты
на рынке потратил столько, сколько моя мама за месяц работы получает.
— Ты же в кафе сидела. Откуда ты знаешь, сколько я потратил?
— Я знаю цены и видела сумки.
— Ты у меня экономная?
— Я? — Маша задумалась. — Честно говоря, пока не знаю —
нечего было экономить. Вот, например, нужны мне новые джинсы или сапоги, можно
бы и сэкономить, но не на чем… На еду, конечно, хватает, но еле-еле. Вещей мы
почти не покупаем, мама сама все шьет и вяжет. Она умудряется соорудить нечто
из ничего. На новогодний вечер у нас в училище она за одну ночь сшила мне такое
платье — никто не верил, что оно сшито моей мамой на зингеровской машинке. Она
нашла на антресолях кусок вишневого бархата, еще моей покойной бабушки, и
получилось словно от Кардена. Туфли тоже были бабушкины. А мама потом всем
говорила, что той ночью, перед Новым годом, слетала в Париж и купила туфли и
платье за две тысячи долларов.
«Тойота» подъехала к международному гостиничному комплексу.
Маша и Вадим вошли в небольшой, совершенно безлюдный бутик.
Кукольно-хорошенькая продавщица одарила их ослепительной улыбкой. От обилия
вещей Маша растерялась, у нее даже в глазах зарябило. Одно дело — маскарад,
выбор образа соблазнительной корреспондентки, другое, совсем другое дело —
одежда для себя.
— Ну что, Машенька, начинай, — Вадим снял с вешалки
несколько платьев.
— Может, все-таки ограничимся кроссовками? — неуверенно
возразила Маша, заметив цену на ярлыке одного из платьев.
— Спортивная одежда в другом магазине. Давай уж облегчим
немного жизнь твоей маме, чтобы она спала ночами, а не сидела за зингеровской
машинкой.
— Ладно, но выбирай ты сам. Я кое-что понимаю в театральном
костюме, но представления не имею, что надо носить, так сказать, в реальной
жизни.
Вадим заставил Машу перемерить семь платьев, выбрал два —
повседневное из тонкого льняного трикотажа и нарядное, строгое, из
светло-бежевого шелка. Именно эти два платья идеально на ней сидели, будто
специально для Маши сшиты. В обувном отделе он подобрал к повседневному платью
легкие замшевые босоножки, а к нарядному — строгие туфли-лодочки. Он стоял
перед ней на коленях, сам надевал ей туфли и босоножки, прикасаясь к ее ногам
так нежно, как если бы это были какие-то бесценные произведения искусства.
«Господи, — думала Маша, глядя на его седую макушку, — я таю
от него, как мороженое на ярком солнце, растекаюсь сладкой лужицей и ничего не
соображаю. Даже страшно… Хотя чего теперь-то бояться? Мы передадим кассету
Константинову, все расскажем ему и полетим в Москву. Ведь столько уже всего
произошло! Хватит, надо отдохнуть».
— Машенька, встань, пожалуйста, пройдись, — попросил Вадим,
— удобно тебе? Не жмет? Не трет?
— Да, мне очень удобно. Давай на этом остановимся, ладно?
— А кроссовки?
В примерочной спортивного магазина Маша переоделась в новые
светло-серые шорты-бермуды, новую бледно-розовую футболку и сменила драные
китайские тапочки на новые замшевые босоножки.
— Упаковать? — спросила продавщица, глядя на жалкую кучку
стареньких тряпочек, которую Вадим вынес из примерочной.
— Выкинуть! — распорядился он. — И тапки тоже!
Продавщица понимающе кивнула.
Напоследок он выбрал для Маши самые дорогие кроссовки.
Продавщица упаковала их в коробку, завернув в шелковистую папиросную бумагу,
словно экзотические фрукты.
В маленьком открытом баре они чокнулись свежевыжатым
апельсиновым соком.
— Я нас с тобой поздравляю, Машенька, — сказал Вадим, — но
по-настоящему мы поздравим друг друга в Москве, когда все останется позади.
— А все и так позади, — пожала плечами Маша, — все плохое
кончилось. Знаешь, я поняла — когда мы вместе, нам везет. Порознь значительно
хуже.
Как только они сели в машину, затренькал сотовый телефон.
Доктор щелкнул крышкой:
— Алло!
В трубке стояло мрачное молчание.
— Молчат? — тревожно спросила Маша.
— Сейчас перезвонят, — успокоил Вадим ее и себя.
Но никто не перезванивал.
— Господи, какая я дура, — выдохнула Маша, — ничего еще не
кончилось, они вполне могли засечь нашу встречу на рынке.
— Машенька, пожалуйста, не называй себя дурой. Мне не
нравится это слово. Они, конечно, могли засечь нашу встречу на рынке, но только
теоретически. Во-первых, они не следят постоянно. Нет у них такого количества
людей. Во-вторых, когда они не спускали с нас глаз, мы это чувствовали,
помнишь?
— Еще бы не помнить!
— Ну вот. А сейчас такого ощущения не возникло.
— Что ты скажешь, если сейчас они позвонят и вызовут тебя?
— Скажу — заболел. Температура высокая… В общем, придумаю
чего-нибудь. Машенька, перестань, пожалуйста, паниковать. Ну, помолчали в
телефоне, мало ли, может, не туда попали. Было бы куда хуже, если бы меня
сейчас действительно вызвали.
