— О господи, Аслан, ну что ты, как попка, заладил:
Константинов, Константинов. Ну встретила Маша на рынке свою преподавательницу,
потом подошли ее муж и сын. Мы поздоровались и разошлись. Откуда мне знать, что
это — Константинов какой-то, от которого у тебя руки дрожат и глаза пылают.
Он нарочно в который раз называл полковника мужем
Белозерской, как бы подчеркивая свою неосведомленность. Он видел, это
срабатывает, Ахмеджанов знал, что полковник бывшей балерине вовсе не муж, именно
на таких деталях легко попасться.
— А зачем ты потом приехал к санаторию? Что говорил вахтеру?
Вадим не сомневался, старика вахтера они допросить не могли.
Не сунутся они с этим в санаторий.
— Журнал свой хотел забрать, «Хирургия» называется, там
статья о новых лазерных методиках, я давал почитать Зинаиде Сергеевне,
терапевту из «Солнечного берега». Тебе, может, и содержание статьи пересказать?
Как ни всматривался Ахмеджанов в эти холодные голубые глаза,
не разглядел в них ни капли страха. Чувствовались усталость и спокойная
насмешка. Ревенко говорил так, как не сумеет говорить человек в наручниках,
которого в любой момент могут убить. «Ну, ничего, сейчас ты у меня по-другому
заговоришь!» — подумал Ахмеджанов и произнес спокойно:
— В общем так. Слов мы сказали достаточно. Если ты мне
врешь, смотри, что будет. Максуд! — тихо позвал он.
Вошел бритоголовый гигант в камуфляже. Доктор много раз
видел этого «слонопотама», как прозвал он про себя одного из личных
телохранителей Ахмеджанова, но ни разу не слышал его голоса. Он даже как-то
спросил у фельдшера, не отрезан ли у этого двухметрового, стокилограммового
детины язык. Но фельдшер уверил, что язык у него на месте.
Слонопотам открыл неприметную дверь в глубине комнаты и
выволок из кромешной темноты Машеньку в наручниках. На очень бледном лице глаза
казались бархатно-черными, огромными. Она растерянно огляделась, щурясь от
яркого света. И тут Вадим заметил в огромной волосатой лапе Максуда тонкую
финку. Моментальным движением слонопотам схватил Машу за волосы, развернул к
доктору лицом и приставил к ее горлу блестящее лезвие. Глаза Маши расширились,
она напряглась как струна, чуть закинув голову назад. Лезвие почти впивалось в
тонкую смуглую кожу, в быстро пульсирующую голубую жилку…
Вадим рванулся вперед, но его крепко схватили сзади за плечи
чьи-то железные руки.
— Не дергайся, — посоветовал Ахмеджанов, — ты рыпнешься, у
Максуда рука дрогнет. Он нервный, в русской тюрьме сидел.
— Послушай, Аслан, — глухо произнес доктор, мы говорили с
тобой, как мужчины. А теперь ты ведешь себя, как шакал. Зачем ты мучаешь
девочку? Чтобы сделать мне больно? Я скажу тебе что угодно, лишь бы ты ее
отпустил. Но это уже будет ложью, так как правду я тебе сказал. Всю правду.
Зачем тебе ложь?
— Оставь ее, Максуд, — почти прошипел Ахмеджанов, — если ты,
доктор, еще раз назовешь меня шакалом, я убью тебя. Но сначала я убью ее — у
тебя на глазах. Я хочу тебе показать, чего ты сейчас стоишь. Думаешь, ты такой
смелый и сильный? Нет, ты слабый, доктор, подумай, какой ты сейчас слабый.
От прикосновения к коже холодной стали, от ощущения грубой
потной лапы, вцепившейся в волосы, Машу почему-то затошнило. Закружилась
голова. «Грохнуться бы сейчас в обморок, как тогда, с Ивановым… На какое-то
время все чувства исчезнут, словно все опять происходит не со мной, а с бедной
несчастной девочкой. А я просто наблюдаю со стороны. Да, хорошо бы сейчас
потерять сознание… Вот, значит, кто меня убьет, — она осторожно скосила глаза
на бритоголового громилу. — Господи, от моей смерти воняет чем-то
кисло-соленым, грязными носками, козлиным потом. Бедный Вадим, у него в лице ни
кровинки, у него глаза застыли. Я никогда не видела у него таких глаз. Бедные
мои родители, хорошо, что они никогда не узнают, как именно я умерла. Это
вонючее чудовище перережет мне горло, кровь хлынет, я не смогу дышать…»
Через миг после того, как слонопотам отпустил Машу, ослабла
и железная хватка, сдерживавшая Вадима. Его держал второй телохранитель
Ахмеджанова, длинный, тощий, как скелет, с вечно спутанной бородой, в которой
белели хлебные крошки. Вадим редко видел этого человека, даже не знал, как его
зовут.
Передернув плечами, стряхнув все еще лежавшие на них руки
тощего телохранителя, Вадим бросился к Маше.
— Меня сейчас вырвет, — произнесла она, судорожно сглотнув.
— Выведи их, Максуд. Потом посадишь в сарай, свяжешь ноги
обоим и поставишь кого-нибудь у двери, — распорядился Ахмеджанов. — Если над
горами появится хотя бы тень вертолета, если хоть один спецназовец войдет в это
село или в любое другое поблизости, я вас расстреляю, — бросил он доктору и
Маше по-русски, не глядя на них.
На воздухе Маше стало немного лучше, но тошнота не прошла.
Чтобы не упасть, она встала на колени, наклонилась лицом к траве, и ее вырвало.
Огромных сил стоило сорвать руками в наручниках чистый лист лопуха и вытереть
рот. После этого возникло ощущение какой-то звенящей пустоты и легкости. Ноги
не слушались, словно чужие.
— Вставай, русская сука! — прорычал Максуд.
Голос у него оказался странно высоким для такого громилы —
тоненький фальцет, даже с привизгом.
Превозмогая дрожь в коленках и слабость, Маша встала на
ноги, но тут же покачнулась. Вадим попытался ее поддержать, но слонопотам молча
отстранил его, поднял Машу и легко, как тряпичную куклу, перекинул через плечо.
Пол в сарае был усыпан стружкой, приятно пахло
свежеструганым деревом. Сквозь высокое окно под потолком пробивался густой
розоватый свет заходящего солнца. В широком четырехугольном луче весело
крутились и поблескивали пылинки.
* * *
— Ой, «ореховая бабушка»! — воскликнул Арсюша, когда Тамара
Ефимовна приоткрыла дверь. — Здравствуйте!
Они с Глебом сидели на застеленной кровати, между ними
лежала маленькая походная шахматная доска. Когда они одновременно поднялись
навстречу Тамаре Ефимовне, фигуры попадали на пол.
— Арсюша, иди, пожалуйста, к маме, — сказал полковник.
— Значит, эту партию мы не доиграем? — обрадовался мальчик.
— Начнем потом снова? А можно, я останусь? Я буду тихо сидеть.
— Нет. Нам надо поговорить наедине. А ты пока подумай,
почему получился этот шах с трех ходов.
Арсюша ужасно интересовался, зачем это «ореховая бабушка»
пришла прямо в номер. Но он привык слушаться и только робко предложил
напоследок:
— Я хотя бы фигуры соберу?
— Я сам. Иди.
Когда дверь за мальчиком закрылась, Тамара Ефимовна
протянула полковнику записку.
