Златко только приготовился открыть рот, чтобы высказать, что он думает по поводу такого тона, как Эзгио перевел взор на по-прежнему стоящую в круге Иву и так нехорошо усмехнулся, что всем невольно захотелось схватиться за мечи.
– Что-то бэрриновские прихвостни все мельчают. Кого ты привел с собой, Бэррин? Ведьму-недоучку? Девочка, тебе что, мама не говорила, что с магией не шутят? Ты тут такого наворотила, что, окажись ты на кладбище, поднялось бы все, включая хомячков. Именно как нежить, а не как духи. Причем плотоядная. При этом ты напутала все, перемешала все символы и очередность заклинаний. Я такой неумехи еще не видел. Ты не только бы получила совсем другой результат, но еще и не смогла бы его исправить. Да и нельзя тебе заниматься такими делами. Вернее, можно, только для начала надо принять покровительство темных сил…
– Никогда! – вскрикнула Ива, прекрасно понимая, какое оружие дает в руки шаману.
– Ну и дура. Люди всегда так любят зарекаться, сути не зная. Тоже небось думаешь, что хаос – это мерзость и чудовища в мире и душе…
– Ага, а ты расскажи мне про тьму, которую мы вечно не так понимаем! – зло парировала травница. – Это всегда было модно. Сказать, что черное – это белое, а белое на самом деле зло и ханжество. Старо как мир.
– Это ты мне про «старо» будешь рассказывать, девочка? – хмыкнул шаман. – Одно слово – люди.
– Ты тоже человек!
– Был когда. А сейчас… – Эзгио, казалось, забыл о знахарке. – Сейчас я – твое проклятие, Бэррин! – Взгляд шамана, словно клинок, впился в парня, изучая его всего, от спутанных локонов до запыленных сапог. – Да, мельчают Бэррины. В Родрике дух был, ярость, сила. Он вызывал либо веру, либо ненависть… Да и в том, кто приходил сюда пару веков назад, было хотя бы достоинство. Одна беда – слишком много мягкости. А теперь еще и ты… Щенок, сам-то хоть знаешь, зачем пришел?
– Знаю, – с тихо загорающимися от злости глазами ответил Златко.
– Ну ты посмотри, какой непримиримый, – хмыкнул Эзгио. – И всю историю небось знаешь?
– Знаю.
– А другие слова ты знаешь?
– Зн… да! – Синекрылый сообразил, что над ним просто издеваются, и покраснел. – Ты тоже прекрасно понимаешь, зачем я пришел, так может, перейдем к делу?
– Ишь какой шустрый! – Глаза шамана неуловимо потемнели, и стало ясно, что шутки кончились. – А нет у нас никаких дел.
– Есть, – упрямо произнес Бэррин. – Есть, и ты это понимаешь отлично. Ты давно уже умер, но сидишь тут и поучаешь Иву, оскорбляешь меня, а ведь должен уже давно пребывать в чертогах своих богов. А коли так, напрашивается вывод: тебя что-то тут держит. И это мы, Бэррины. Вернее, проклятие нашего рода. Неужели тебе не хочется обрести покой?
Эзгио скривился. Потом прищурился. И на его лице появилась нехорошая улыбка. Будто он знал какой-то секрет, нечто неведомое Златко. И секрет этот был для того необыкновенно важен, и это невероятно забавляло шамана.
– А я не хочу покоя, Бэррин. Не хочу. Я желаю жить – и я живу. Так или иначе. И ваше фамильное проклятие неплохо меня подпитывает. Знаешь, в этом есть нечто совершенно потрясающее – видеть, как твое проклятие сжигает род твоего врага. Наблюдать, как месть настигает каждого, кто по крови является врагом. Ни на что такое удовольствие не променяю.
– И не надоело?
– Нет. – Его ухмылка стала еще шире. – Никогда не надоест. Так что убирайся в свой замок под юбку к мамочке, Бэррин, и знай, что ты тоже погибнешь, как только захочешь чего-то по-настоящему. Знаешь, они все закончили одинаково. У каждого из них было и воспитание, и идеалы – хорошие, добрые, честные. О да, у каждого. Только человек растет, взрослеет, знакомится с людьми, учится, болеет, влюбляется… и задумывается. А так ли все, чему его учили в детстве? Так ли нужны эти честь и благородство? Ответы могут быть разными, но однажды появляется какая-то мечта или желание. Да, желание – точнее. И вот тогда все эти эфемерные принципы начинают казаться глупыми детскими сказками, такими далекими от реальности, что даже смешно. И человек просто протягивает руку. Он делает один маленький шажок в сторону… Одна маленькая подлость или ложь, удар в спину, или же чужая расстроенная судьба. Мелочь или трагедия – не суть. Просто вот в такой момент, когда вы опускаете планку, даже чуть-чуть, вы предаете себя. Вместе с принципами вы навсегда теряете чистоту. А ведь когда-то ваш Король именно за обещание, что такого не повторится, и выторговал у судьбы право на существование человечества. Ведь так? Именно честь и добро когда-то сплотили вас, вырвали из полуживотного состояния и дали новый шанс. А коли вы вновь нарушаете этот негласный договор с судьбой, то и она вправе забрать обратно свой дар – вашу жизнь. В том числе и с помощью моего проклятия.
– Ты не бог и не судьба, чтобы судить, шаман Эзгио, вождь несуществующего племени. – У Златко на лбу вдруг прорезались две морщинки, карие глаза загорелись упрямством. – Не тебе судить.
– Кто-то же должен. Мне была дана клятва. И ее нарушили… Так что я имею все права забрать в ответ все, что захочу.
– Наш род уже пожертвовал тебе не одну жизнь. За века, что прошли с тех пор, многие заплатили по этому счету. Сколько еще надо?
– Бесконечно. Вы забрали у меня все. Я тоже возьму все.
– Но где справедливость? Неужели одна жизнь стоит этих бесконечных смертей? Сколько можно, Эзгио?! Сколько нас еще должно умереть, чтобы ты насытился местью? Десятки, сотни, тысячи?! Он был один!
– Один ребенок, говоришь? – Голос не изменился, но магия дрогнула от первобытного ужаса. – Всего один, не так ли? Это был ребенок бога! Это был бог! Мой бог! Это была единственная надежда моего племени! Где теперь лефы, скажи мне? Ни одного не осталось! Сколько вашему поганому племени понадобилось, чтобы уничтожить их? Такого бы никогда не случилось, если бы он был жив! Пусть не я, но он! Одна жизнь по сути означала жизнь целого народа! Вот о чем речь, Бэррин! О народе! О нем теперь и памяти не осталось.
– Осталась…
– Только память, пара строк в пыльных фолиантах. А они могли жить. Так же, как все. Любя, сражаясь и радуясь. Рожая детей и находя свое призвание. Но вам мы мешали. Я так хотел бы уничтожить каждого, кто называет себя человеком. Каждого представителя тех рас, что закрыли глаза на это преступление. Каждого, кто когда-либо восхищался этим убийцей, которого вы называете своим Королем. Я хочу, чтобы вы все умирали, медленно и мучительно. И молодыми. Причем зная, что погибли и погибнут все ваши любимые, все друзья. И чтобы не было в вашей смерти ни чести, ни достоинства, а лишь боль, напрасные мольбы и грязь. И даже этого будет мало. Хочу, чтобы вы никогда не добрались до чертогов ваших богов и вечно бродили в безвременье, испытывая вечные муки неупокоенности. И на земле не осталось бы никого, кто помянул бы вас добрым словом. И даже память о вас навсегда стерлась и у живых, и у бессмертных.
В глазах Эзгио не было ярости или боли. В голосе не бились дрожь и ненависть. Наоборот, тон был спокоен и ровен. Даже равнодушен. И от этого контраста со словами ужас вползал в душу. Это существо за века настолько пропиталось своей ненавистью, что ему даже не надо было придавать своим словам эмоциональную окраску, чтобы пришедшие сюда ощутили ее.
