— Ты такая верная подруга.
— И умная к тому же. У меня есть идея. Скоро будет бал, и…
— Мне так скучно сидеть здесь одной. Помоги мне отвлечься, Джесс. Или нет, давай лучше я для тебя что-нибудь сделаю. Я тебе многим обязана.
Джесс пригладила волосы Кестрель, смахнув непослушную прядку со лба.
— Глупости.
— Ты меня не бросила в трудную минуту. Я хочу тебя отблагодарить. Когда я поправлюсь, ты выберешь, как мне одеться.
Джесс в шутку положила ладонь ей на лоб.
— Да ты бредишь! У тебя нет жара?
— Я научу тебя играть в «Зуб и жало», и никто не сможет тебя победить.
Джесс рассмеялась.
— Да брось! Я все равно не люблю игры.
— Знаю. — Улыбка Кестрель померкла. — Меня всегда это в тебе восхищало.
Джесс бросила на нее озадаченный взгляд.
— Ты никогда не притворяешься, — объяснила Кестрель.
— А ты, значит, мастер притворства? Ты же понимаешь, что меня не проведешь? Ты попросила, чтобы я отвлекла тебя, но на самом деле ты пытаешься отвлечь меня.
Кестрель поморщилась.
— У тебя не всегда так плохо получается, — добавила Джесс. — Просто сейчас ты больна. И очень несчастна.
Кестрель сжала ее руку в своей.
— Но я сказала правду.
— Так оставь игры. У всех твоих проблем есть очень простое решение.
Она осознала, что Джесс имеет в виду не только бал, и выпустила ее руку.
Подруга вздохнула в ответ.
— Ладно. Не будем обсуждать Ронана. Не будем говорить о свадьбе. И о том, что ты, хоть и любишь побеждать, на этот раз как будто упорно добиваешься поражения.
Арин подкинул дров в печь. Не ради тепла, а чтобы пламя разгорелось. В холодные месяцы ему всегда не хватало ярких красок. Он рос болезненным ребенком, и это время года особенно сильно напоминало ему о доме, о том, как он целыми днями страдал взаперти, не зная, что однажды ему останется лишь мечтать об этих расписных стенах, о шторах глубокого синего цвета, о голубом платье матери. На улице серо, а дома — радужно. Такой он запомнил зиму.
Огонь в очаге вспыхнул алыми язычками. Арин вышел из кузницы и окинул взглядом поместье. Сквозь облетевшие деревья было хорошо видно, что вокруг ни души. Можно отдохнуть пару минут.
Потом он вернулся в кузницу и облокотился на наковальню. Одной рукой вытащил книгу, которую прятал за ящиком с растопкой, а другой взялся за рукоять молота. Если кто-то войдет, будет проще притвориться, что он работает.
Арин начал читать. Это была книга, которую он видел у Кестрель: история Валорианской империи. Он взял ее из библиотеки несколько недель назад, после того как Кестрель вернула ее на место. Он не знал, что бы она сказала, если бы увидела, как он читает книгу о завоевателях, написанную на языке завоевателей. Но знал, что сделает: она окинет его оценивающим взглядом, и ее мнение о нем изменится. Так едва заметно меняется солнечный свет в течение дня, заставляя тени расти или укорачиваться. Он уже не раз наблюдал такую перемену с тех пор, как оказался здесь.
Иногда он жалел о том, что оказался здесь. Так или иначе, в кузнице Кестрель все равно его не увидит и не узнает, что он взял книгу, ведь она не может встать и выйти из своей комнаты.
Арин захлопнул книгу и сжал в руке. Он готов был бросить ее в огонь.
«Я прикажу разорвать тебя на куски», — пригрозил ему генерал.
Но Арин не пошел к Кестрель вовсе не потому, что испугался угрозы генерала. Дело было в другом…
Он заставил себя выбросить эти мысли из головы, спрятал книгу и принялся за тихую, монотонную работу, смешивая в тигле железо с углем, чтобы получилась сталь.
Арин не сразу заметил, что напевает печальную мелодию, которую Кестрель сыграла для него много месяцев назад. Обычно он не позволял себе такого, но на этот раз песня рвалась наружу, а ему так хотелось отвлечься. Мелодия казалась почти осязаемой. На секунду он представил, что это не музыка, а сама Кестрель коснулась его губ. От этой мысли у него перехватило дыхание, и мелодия оборвалась.
24
Пока никто не видел, Кестрель заново училась ходить по своим комнатам. Ей часто приходилось останавливаться и опираться о стену, но вскоре она смогла самостоятельно добираться до окна.
Она так ни разу и не увидела Арина и не знала, вышло ли это случайно или он нарочно избегал ее, так что даже не ходил по тем тропинкам, где мог попасться ей на глаза.
Спуститься по лестнице пока не получалось, поэтому в музыкальную комнату на первом этаже ее пришлось бы нести на руках. Это было бы слишком унизительно. Однако Кестрель то и дело ловила себя на том, что играет на воображаемых клавишах, постукивает пальцами по столу, подлокотнику кресла или по собственным бедрам. Ей мучительно не хватало музыки. Если Арин и впрямь был певцом, она не понимала, как он живет без пения.
Кестрель представляла себе длинные лестничные пролеты и с удвоенным упорством заставляла свои ослабевшие мышцы работать.
Она стояла в своей приемной, держась за резную спинку стула, когда в комнату вошел отец.
— Узнаю свою дочь, — похвалил он. — Только пришла в себя — и уже на ногах. С таким сильным характером ты быстро станешь офицером.
Кестрель села и слабо, иронично улыбнулась, а он улыбнулся в ответ.
— Я пришел сказать, что надеюсь на твое скорейшее выздоровление, и хотел извиниться за то, что не смогу пойти с тобой на Зимний бал.
Кестрель была поражена.
— Зачем ты вообще собирался на бал?
— Я планировал сопровождать тебя.
Она уставилась на отца.
— Я подумал, что ни разу не танцевал с собственной дочерью, — продолжил он. — К тому же это был бы сильный ход.
Демонстрация, которая напомнила бы всем о том, что к семье генерала следует проявлять уважение.
— Значит, до тебя дошли слухи, — тихо произнесла Кестрель.
Он жестом велел ей замолчать.
— Отец…
— Довольно.
— Это неправда! Я…
— Я не хочу об этом говорить. — Он на секунду прикрыл глаза ладонью. — Кестрель, я не за этим пришел. Я пришел сказать, что уезжаю. Император отправляет меня в поход в земли восточных варваров.
Кестрель не единожды доводилось провожать отца на войну, но каждый раз она испытывала страх.
— Надолго?
— До победного конца. Я уеду утром, перед балом, и заберу с собой солдат.
— Весь полк?!
По тону ее голоса отец понял, что она имеет в виду. Он вздохнул.
— Да.
