Гостиная или передняя комната называлась «зала». Два высоких узких окна выходили на шумную улицу. Но третий этаж был так высоко над землей, что до него уличный шум долетал в виде негромкого приятного гула. Эта комната служила парадным помещением. В нее вела отдельная дверь из коридора. Гости могли попасть в нее напрямую, не проходя через спальни и кухню. Высокие стены были оклеены мрачными коричневыми обоями с золотыми полосками. На окнах висели жалюзи из деревянных планок, которые складывались в узкие прямоугольники по обе стороны. Фрэнси провела много счастливых часов, растягивая их и глядя, как они сжимаются снова от прикосновения ее руки. Это чудо никогда не надоедало: завеса, которая может заслонить от света и воздуха, так покорно подчиняется ей.
Низкая печь была встроена в камин черного мрамора. Виднелась только передняя часть печи, которая напоминала половину огромной дыни с выемкой посередине. Она была закрыта тонкими слюдяными пластинками, вставленными в металлические рамки. Ноланы позволяли себе роскошь топить печь в гостиной только раз в году – на Рождество, и тогда все слюдяные окошечки светились изнутри, и Фрэнси блаженствовала, сидя перед ними. Она грелась и любовалась тем, как окошечки меняют цвет с розовато-красного на янтарный по мере того, как вечер подходит к концу. И когда входила Кэти и включала газовую лампу, отчего тени разбегались, а окошечки бледнели, казалось, будто она совершает святотатство.
Самой чудесной вещью в комнате было пианино. Такое чудо и вымолить невозможно, хоть всю жизнь о нем проси. Однако вот же, оно стояло в гостиной Ноланов, настоящее чудо, которое случилось нежданно без всяких молитв. Пианино осталось от прежних жильцов, у которых не нашлось денег на его перевозку.
Перевозка фортепьяно в те годы была серьезным мероприятием. По узким крутым лестницам ни одно фортепьяно спустить было нельзя. Его обматывали тряпками, обвязывали веревками и вытаскивали через окно с помощью огромного ворота, установленного на крыше, и вся процедура сопровождалась криками, а бригадир грузчиков размахивал шляпой и руками, подавая команды. Улицу перегораживали, полицейский отгонял зевак, а дети, которые возвращались из школы домой, делали крюк, если кто-то перевозил пианино. В момент, когда закутанный монстр выползал из окна и покачивался в воздухе перед тем, как начать опускаться, у всех захватывало дух. Спуск на землю происходил под аккомпанемент детских возгласов.
За эту работу брали пятнадцать долларов, в три раза больше, чем за перевозку всех остальных вещей, вместе взятых. Поэтому хозяйка пианино попросила у Кэти разрешения оставить пианино под ее присмотром. Кэти с радостью согласилась. Женщина, жалобно глядя на Кэти, сказала, что пианино нужно оберегать от влаги и холода, а зимой лучше оставлять дверь спален открытой, чтобы тепло из кухни защищало инструмент от коробления.
– Вы умеете играть? – спросила у нее Кэти.
– Нет, – печально ответила женщина. – Если бы я умела! Никто у нас в семье не играет.
– Зачем же вы его купили?
– Оно из богатого дома. Владельцы продавали задешево. Мне ужасно захотелось. Нет, играть я не умею. Но оно такое красивое… Оно украшает всю комнату.
Кэти дала слово, что будет заботиться о пианино, пока хозяйка не накопит денег, чтобы забрать его. Но дело обернулось так, что женщина не вернулась и прекрасное пианино обосновалось у Ноланов навсегда.
Маленькое, черного цвета, полированное, оно слегка мерцало. Спереди был выложен из дерева красивый узор, за которым виднелся шелк цвета увядшей розы. Крышка не откидывалась вверх, а приоткрывалась, как створка чудесной, темной, полированной раковины. С двух сторон – подсвечники. Можно вставить в них белые свечи, которые отбрасывают задумчивые тени на клавиши цвета слоновой кости, и играть при свечах. А клавиши отражались в черной крышке.
Когда Ноланы осматривали квартиру после покупки и вошли в гостиную, Фрэнси заметила только фортепьяно. Она попыталась его обнять, но ей не хватило рук. Пришлось обнять круглый табурет, обитый шелком цвета увядшей розы, и этим удовольствоваться.
Кэти смотрела на пианино счастливыми глазами. По дороге она заметила в окне этажом ниже белую табличку «Даю уроки музыки». У нее возникла идея.
Джонни сел на волшебный стульчик, который крутился вокруг своей оси, и его можно делать выше или ниже в зависимости от твоего роста, и заиграл. Конечно, играть он не умел. Ноты читать не мог, но знал несколько аккордов. Он пел и время от времени брал тот или иной аккорд, и со стороны казалось, что он аккомпанирует себе, поет под музыку. Он взял минорный аккорд, посмотрел в глаза дочери и улыбнулся грустноватой улыбкой. Фрэнси улыбнулась в ответ, ее сердце замерло от предчувствия. Он снова взял минорный аккорд, удержал подольше. Вторя его нежному эху, он чисто запел приятным голосом, добавляя кое-где новые аккорды:
То красавица Энни Лори
Поклялась мне в вечной любви…
[17]Фрэнси отвела глаза в сторону, она не хотела, чтобы папа заметил ее слезы. Боялась – вдруг он спросит, почему она плачет, и ей нечего будет ответить. Она любила его и любила пианино. Она не смогла бы объяснить, в чем причина этих внезапных слез.
Кэти заговорила. В ее голосе была та забытая глубокая нежность, которой Джонни так не хватало в последнее время.
– Это ирландская песня, Джонни?
– Шотландская.
– Ты вроде бы не пел ее раньше.
– Да, не пел. Знаю ее, но не пою. На этих сборищах, где я работаю, ее никто слушать не станет. Там другое подавай, например: «Позвони мне дождливым вечером». И то пока не напьются. Тогда уж ничего, кроме «Красотки Аделины», не пройдет.
Ноланы быстро обустроились на новом месте. Знакомая мебель казалась непривычной. Фрэнси села на стул и удивилась тому, что он совсем не изменился, такой же, как на Лоример-стрит. Значит, она изменилась. Почему же стул не мог измениться?
Гостиная стала нарядной после того, как мама с папой обставили ее. На пол положили ярко-зеленый ковер с большими розовыми розами. На окна повесили тюлевые занавески кремового цвета, в центр поставили стол с мраморной столешницей, диван и два кресла из зеленого плюша. На бамбуковой этажерке в углу красовались фотографии сестер Ромли в детстве: они лежали на животиках на меховом ковре, старые тетушки с терпеливым выражением на лицах стояли по краям, в центре на стульях сидели их мужья с большими усами. На маленьких полочках стояли сувенирные чашечки. Розово-голубые, с красными розочками сорта «американская красавица». На чашечках золотыми буквами было написано «Помни меня» и «Дружба навек». Крошечные чашки с блюдцами остались Кэти на память от подруги детства, и Фрэнси запрещалось брать их, когда она играла «в домик».
На нижней полке лежала изогнутая и белая, как кость, ракушка с нежно-розовой внутренностью. Дети очень любили ее и дали ласковое имя: Тутси. Когда Фрэнси прижимала Тутси к уху, она шептала голосом моря. Иногда, чтобы повеселить детей, Джонни тоже прикладывал ее к уху, потом театральным жестом вытягивал руку, растроганно смотрел на раковину и пел:
