– Что случилось? – Мартин поднял голову и показал на свое иссеченное шрамами лицо. – Сами видите, что случилось. В первую ночь мне выбили три зуба. На следующей неделе раздробили скулу. Потом искалечили пальцы на правой руке. Потом расправились с моим левым яйцом.
– Я сожалею об этом, сэр, – сказал Фрост.
В голосе его и в самом деле прозвучало сожаление. В игре «добрый полицейский – злой полицейский» у него всегда была роль доброго, потому что она подходила ему естественным образом. Он был известен как бойскаут отдела по расследованию убийств, друг собак и котов, детей и старушек. Человек, которого невозможно коррумпировать, отчего никто и не пытался.
Даже Мартин, казалось, понял, что это не игра. Услышав тихий, сочувственный голос Фроста, хозяин квартиры неожиданно отвернулся, скрывая слезы, выступившие на глазах.
– Чего вы хотите от меня? – спросил он.
– Где вы были десятого ноября? – спросила Джейн – злой полицейский.
На сей раз с ее стороны это была не игра; с тех пор как она стала матерью, любое преступление против детей было для нее особо чувствительной зоной. Когда на свет появилась Реджина, Джейн стала чувствовать собственную уязвимость перед всеми Мартинами Станеками в мире.
Мартин зло посмотрел на нее:
– Не знаю, где я был десятого ноября. Вы помните, где были два месяца назад?
– А шестнадцатого ноября?
– Тоже. Понятия не имею. Возможно, сидел на этом самом месте.
– А двадцать четвертого ноября?
– Канун Рождества? Это я помню. Я был в церкви Святой Клары, обедал. Каждый год там устраивают специальные обеды для людей вроде меня. Для людей без семьи и друзей. Жареная индейка, кукурузный хлеб и картофельное пюре. Тыквенный пирог на десерт. Спросите их. Возможно, они помнят. Я достаточно уродлив, чтобы меня запомнили.
Джейн и Фрост переглянулись. Если это подтвердится, то у Станека будет алиби на день убийства Тима Макдугала. А значит, у них определенно возникнет проблема.
– Почему вы задаете эти вопросы? – спросил он.
– Вы помните детей, на которыми надругались двадцать лет назад?
– Ничего такого не было.
– Вас судили и вам вынесли приговор, мистер Станек.
– Вынесло приговор жюри, которое поверило в кучу лжи. С участием обвинителя, который охотился на ведьм.
– По показаниям детей, решившихся заговорить.
– Они были слишком маленькими, чтобы что-то понимать. Они говорили то, что им нашептали. Безумные вещи, невероятные. Вы почитайте стенограммы – сами увидите. «Мартин убил кота и заставил нас выпить его кровь. Мартин повел нас в лес, чтобы увидеть дьявола. Мартин заставил тигра летать». Вы и вправду можете поверить в это?
– Жюри поверило.
– Им скормили целый вагон вранья. Обвинители утверждали, что мы почитаем дьявола, даже моя мама, которая три раза в неделю ходила на мессу. Они сказали, что я увозил детей на автобусе в лес и там подвергал их насилию. Они даже обвинили меня в том, что я убил ту маленькую девочку.
– Лиззи Дипальму.
– Только потому, что в моем автобусе нашли ее шапочку. Потом в полицию пришла эта жуткая миссис Девайн, и я тут же превратился в чудовище. Я убиваю детей и съедаю их на завтрак.
– Миссис Девайн? Мать Холли?
– Эта женщина повсюду видела дьявола. Стоило ей посмотреть на меня, как она объявила меня дьяволом. Неудивительно, что у ее девочки набралось столько историй про меня. О том, что я привязывал детей к деревьям, пил их кровь, издевался над ними с помощью палок. Потом обвинители привели других детей, и те повторили все эти истории… И вот вам результат. – Он снова показал на свое лицо. – Двадцать лет в тюрьме, сломанный нос, разбитая челюсть. Половина зубов выбита. Я выжил только потому, что научился давать сдачи, в отличие от моего отца. Мне сказали, что он умер от апоплексического удара. Лопнул сосуд – и кровоизлияние в мозг. А на самом деле его погубила тюрьма. Но меня она не уничтожила, потому что я не позволил. Я хочу дожить до того дня, когда справедливость восторжествует.
– Справедливость? – переспросила Джейн. – Или месть?
– Иногда между ними нет разницы.
– Двадцать лет в тюрьме – у вас было время подумать, накопить ненависть. Спланировать, как вы отомстите людям, которые вас посадили.
– Можете не сомневаться, я хочу, чтобы они получили по заслугам.
– Хотя они в то время были всего лишь детьми?
– Что?
– Те дети, над которыми вы надругались, мистер Станек. Вы заставляете их платить за то, что они рассказали полиции обо всем, что вы с ними делали?
– Я говорил не о детях. Я говорил об этой сучке-прокуроре. Эрика Шей знала, что мы невиновны, но все равно сожгла нас на костре. Когда та журналистка, с которой я говорил, напишет свою книгу, все всплывет.
– Вы сейчас использовали занятное выражение: «сожгла на костре». – Джейн посмотрела на изображение Мадонны с Младенцем на стене. – Я вижу, вы религиозный человек.
– Теперь нет.
– Тогда почему у вас висит изображение Марии с Иисусом?
– Эта картинка принадлежала моей матери. Все, что от нее осталось. Это и несколько фотографий.
– Вас воспитывали как католика. Вы наверняка знаете всех святых и мучеников.
– Вы о чем?
Что это было в его глазах – искреннее недоумение невиновного человека или игра очень хорошего актера?
– Скажите мне, как умерла святая Луция, – попросила Джейн.
– А зачем?
– Вы знаете или нет?
Он пожал плечами:
– Святую Луцию мучили, ей вырезали глаза.
– А святой Себастьян?
– Римляне расстреляли его из луков. Какое это имеет отношение к чему бы то ни было?
– Кассандра Койл. Тим Макдугал. Сара Бирн. Эти имена вам что-нибудь говорят?
Он молчал, но лицо его побледнело.
– Вы ведь наверняка помните детишек, которых забирали из школы? Детишек, которых возили на своем автобусе? Которые рассказали прокурору, что вы делали с ними, когда никто не видел?
– Я ничего с ними не делал.
– Они мертвы, мистер Станек. Все трое. Умерли после вашего выхода из тюрьмы. Разве не любопытно, что стоило вас выпустить из тюрьмы, как вдруг – бах-бахбах – люди начинают умирать?
Станек откинулся назад на стуле, словно получил физический удар:
– Вы думаете, это я их убил?
– А вы можете винить нас в том, что мы пришли к такому выводу?
Он удрученно рассмеялся:
– Конечно, кого же еще вам винить? Если все указывает на меня.
