Я высоко держу голову и всем смотрю в глаза, потому что мне не стыдно. Я и вправду не знаю, что такое стыд, но я прекрасно знаю, чего ждут люди от скорбящей дочери, и я пожимаю руки и выслушиваю бесконечные «я вам так сочувствую» и «звоните мне, если будет нужно». Никому из них я не буду звонить, и они это знают, но в подобных обстоятельствах произносятся такие слова, потому что других мы не знаем.
Проходит несколько часов, прежде чем дом пустеет; наконец уходят последние задержавшиеся. К тому времени я уже без сил, и мне хочется одного – тишины и покоя. Я падаю на диван и со стоном говорю Эверетту:
– О господи, мне необходимо выпить.
– Сейчас, – говорит он с улыбкой.
Уходит в кухню и вскоре возвращается с двумя стаканами виски. Один протягивает мне.
– Где ты откопал этот виски? – спрашиваю я его.
– Нашел в самом дальнем углу кухонного шкафа. – Он выключает все лампы, и в теплом сиянии камина я сразу начинаю чувствовать, как спадает мое напряжение. – Твой отец явно знал толк в виски. Потому что это односолодовый, лучшей марки.
– Забавно. Я даже не подозревала, что он любит виски.
Я пригубливаю столь необходимый мне напиток и испуганно вздрагиваю, услышав звук спускаемой воды в туалете.
Эверетт вздыхает:
– Кажется, кто-то из гостей задержался. Как это мы не заметили?
Из туалета появляется Сьюзен Салливан и в мигающем свете камина смущенно оглядывает пустую комнату:
– Боже мой, кажется, я последняя. Может, я помогу тебе убраться, Холли?
– Это очень мило с вашей стороны, но мы справимся.
– Я знаю, какой у тебя был трудный день. Давай я сделаю что-нибудь.
– Спасибо, но мы оставим все как есть до утра. А сейчас нам необходимо развеяться.
Она не слышит намека в моих словах, стоит и смотрит на нас. Наконец Эверетт из чувства вежливости говорит:
– Не хотите выпить с нами виски?
– Это будет очень мило. Спасибо.
– Я принесу вам стакан из кухни, – говорит он.
– Ни в коем случае. Я сама.
Она уходит в кухню, и Эверетт одними губами произносит: «Извини», но я не могу винить его за то, что он пригласил ее, когда она так явно выражала это желание. Она возвращается со своим стаканом виски и бутылкой.
– Вам обоим, кажется, пора добавить, – говорит она и вежливо доливает нам виски, а потом устраивается на диване.
Бутылка издает приятный звук, когда она ставит ее на кофейный столик. Несколько секунд мы молча попиваем виски.
– Милая была панихида, – говорит Сьюзен, глядя на огонь в камине. – Я знаю, мне нужно бы заказать панихиду и для Билли, но я боюсь делать это. Не могу принять…
– Я вам очень сочувствую, – говорит Эверетт. – Холли рассказала мне, что случилось.
– Дело в том, что я не могу согласиться с тем, что его нет. Он не мертв. Он пропал без вести, а это значит, что он всегда будет для меня живым. Такова природа надежды. Она не позволяет матери сдаться. – Сьюзен делает глоток виски и морщится от его крепости. – Без Билли я не вижу смысла жить дальше. Ни малейшего.
– Это неправда, миссис Салливан. Смысл жить остается всегда, – говорит Эверетт.
Он ставит свой почти пустой стакан и прикасается пальцами к ее руке. Это искренний добрый жест, и такой естественный для него. Мне бы так научиться.
– Ваш сын наверняка хотел бы, чтобы вы жили и дальше, ведь это так?
Сьюзен печально улыбается ему:
– Билли всегда говорил, что мы должны переехать куда-нибудь в теплое место. На берегу. Мы собирались уехать в Коста-Рику и отложили для этого достаточно денег. – Она смотрит перед собой невидящим взглядом. – Может быть, туда я и уеду. Место, где можно начать заново. Без всех этих воспоминаний.
Голова у меня начинает кружиться, хотя я сделала всего несколько глотков. Я пододвигаю свой стакан к Эверетту, и он берет его, даже не подозревая, что это мой, и делает глоток.
– Или, может, в Мексику. Там столько прекрасных домов прямо на берегу.
Сьюзен поворачивается ко мне, глаза у нее сверкают, как будто в них отражается пламя из камина.
– Берег, – бормочет Эверетт и трясет головой. – Да, я бы полежал сейчас на бережку. И может быть, соснул бы хорошенько…
– Ой, боже, что-то я задержалась. Вы оба устали. – Сьюзен поднимается на ноги. – Я ухожу.
Она встает и застегивает на себе пальто, а в комнате вдруг становится жарко, очень жарко, словно из камина идут горячие волны. Я смотрю на камин, почти опасаясь большого пожара, но там всего несколько слабых язычков. Таких красивых, что я не могу оторваться. Я даже не вижу, когда уходит Сьюзен. Слышу, как хлопает входная дверь, и пламя колеблется, когда воздух снаружи проникает в дом.
– Я ей… сочувствую, – бормочет Эверетт. – Ужасно. Потерять сына.
– Ты не знал ее сына.
Я не свожу глаз с язычков пламени, которые пульсируют в такт с моим сердцем, словно между мной и огнем существует какая-то волшебная связь. Я – это огонь. А огонь – это я. Никто по-настоящему не знал Билли. Не знал его так, как я. Я смотрю на свои руки: мои пальцы светятся. Яркие нити сплетаются в золотые меридианы и тянутся к камину. Я шевелю руками, словно кукловод, и язычки пламени начинают плясать. Несмотря на ощущение чуда, я понимаю, что здесь что-то не так. Все не так.
Я трясу головой, снова пытаюсь сосредоточиться, но ниточки все еще прикреплены к моим пальцам, и волокна крутятся в тени. В бутылке виски отражаются языки пламени из камина. Я прищуриваюсь, стараясь разглядеть, что написано на этикетке, но слова расплываются у меня перед глазами. Я вспоминаю, как Эверетт вышел из кухни с двумя стаканами янтарной жидкости. Я не видела, как он наливал. Мне и в голову не приходило подумать о том, что за питье в стакане, который он протягивает мне, или что он мог туда добавить. Я не смотрю на него, потому что боюсь, как бы он не заметил сомнение в моих глазах. Я продолжаю смотреть в камин и одновременно пытаюсь прогнать туман из головы. А еще я вспоминаю тот вечер, когда познакомилась с ним. Мы оба пили кофе на Утика-стрит, когда Кассандру нашли мертвой. Он сказал, что договорился о встрече с друзьями, живущими поблизости, что они собирались пообедать вместе, но так ли оно было на самом деле? Что, если наше знакомство было запланировано заранее и должно было привести к тому, что происходит сейчас? Я помню про бутылку вина, которую он принес мне, эта бутылка все еще стоит у меня в кухне. Я думаю о том, как внимательно он слушал все подробности о следствии, которые я рассказывала ему.
Что я на самом деле знаю об Эверетте?
Все это я обдумываю, ощущая, как туман в моей голове сгущается, а конечности начинают неметь. Пора шевелиться, пока я еще хоть как-то могу управлять собственными ногами. Я встаю. Мне удается сделать всего два шага, и у меня подгибаются ноги. Я ударяюсь головой об угол кофейного столика, и боль прорезает этот туман, внезапно делая все кристально ясным. Тогда-то я и слышу, как хлопает входная дверь, чувствую, как в дом проникает струя холодного воздуха. Слышу шаги, скрип пола. Шаги останавливаются возле меня.
