Последнее, что запомнила Лера по пути к Вознесенскому домой, — яркий рекламный плакат у дороги, высвеченный неожиданно лучами фар: «Не сопротивляйся судьбе!» Все остальное растворилось в тумане, потеряло привычные формы и очертания.
Ехали, как показалось ей, очень долго, целую вечность, плутая по незнакомым переулкам. Лера потом не смогла вспомнить практически ничего: из памяти стерлось, как она вышла из машины, в какой подъезд повел ее Вознесенский, как они поднимались на лифте. На губах и в смутных воспоминаниях горели только быстрые влажные поцелуи Станислава, его страстные и нежные одновременно объятия. Какая-то новая энергия властно прикоснулась к Лере словно электрическим разрядом. И это было сильнее разума и всего того, что ей доводилось испытывать прежде. Возможно, впервые в жизни Лера испытала абсолютную слабость, бессилие что-либо изменить в происходящем. Как зомби, она вслед за Вознесенским послушно вошла в квартиру, где было прохладно и темно. Вознесенский продолжал целовать ее, но какой-то необъяснимый ужас вдруг парализовал девушку. Она вскрикнула и отстранилась, вытянув вперед руки, прерывисто дыша. Станислав зажег свет и вопросительно посмотрел на нее, продолжая гладить по волосам:
— Что с тобой? Что случилось?
— Ничего, ничего! — Лера пыталась прийти в себя. Ей показалось, что она разучилась дышать. — Прости! Мне так холодно!
— Ты точно в порядке? — Вознесенский все еще не мог понять, что произошло. С этими женщинами всегда что-то не так.
Лера отступила на шаг и прижалась к стене. Страх потихоньку отпускал. Вознесенский поцеловал ее озябшие пальцы.
— Ну ладно, осмотри пока мое скромное жилище, — сказал он, улыбнувшись, — проходи, не стесняйся. И не беспокойся ни о чем.
Девушка робко вошла. Она все еще не полностью овладела своими эмоциями и чувствовала себя очень неуверенно.
В квартире Вознесенского было четыре небольшие комнаты — гостиная, спальня, рабочий кабинет и столовая, совмещенная с кухней. Квартира была очень скромная для бизнесмена такого уровня, но Станислав привязывался к людям, местам, вещам и поэтому тянул с покупкой новой квартиры, хотя об этом ему постоянно твердила, приезжая в Москву, Свенцицкая. В этой квартире прошло много лет его жизни, и она стала очень дорога ему, стала его слабостью. Он слишком любил свои слабости.
Сначала Станислав продемонстрировал Лере свою гордость — библиотеку, которая досталась ему еще от родителей. Он перевез ее из Киева после смерти отца. В ней было много редких книг.
— Правда, за последние несколько лет я не прочел ни одной книги, — печально заметил он. — Только Интернет и финансовые новости в сводках. Иногда покупаю книжки в городе на лотках, но вот читать не успеваю…
Внимание девушки привлекли картины на стенах кабинета. На них были изображены космические пейзажи, горы, небо, какие-то непонятные, разноцветные существа — яркие краски, легкое владение кистью…
— А чьи это картины? — с интересом рассматривая их, спросила Лера. Что-то необыкновенное, разящее прямо в сердце и очень знакомое было в этих холстах. — Немного похоже на Рериха… Или на космистов… Я когда-то давно была на выставке «Амаравеллы», мне очень понравилось! Это оттуда?
Станислав потупился. Обсуждение написанных им картин всегда вызывало у него чувство необъяснимой неловкости, даже стыда. Может быть, потому, что Свенцицкая в первые годы их знакомства издевалась над его увлечением, а может, и нет…
— Да это так, ерунда все, баловство. Я по молодости рисовал, пока время было, пока еще в бизнес не пришел. Закончил даже художественную школу в Киеве. Сам не знаю, откуда такое бралось. Как будто само из-под кисти выходило, а я наблюдал только… Никогда ничего не придумывал. Оно откуда-то само… Все говорили, что надо учиться дальше, поступать в художественное училище в Москве. Даже рекомендации давали. Но я выбрал экономику, надо ведь было как-то жить, выбиваться в люди, а не заниматься черт знает чем. А теперь просто жалко выбросить, вот и висят здесь как память о моей беззаботной юности, — скорчил гримасу Вознесенский.
— Что ты, это на самом деле здорово! А откуда такая символика? Ты в Бога веришь? — немного помедлив, поинтересовалась Лера.
Вознесенский пожал плечами. Разговоры на религиозные темы всегда приводили его в легкое замешательство. Точно, вспомнились ему слова водителя, виновато полнолуние — все эмоции обнажены, люди неадекватны. Странный разговор.
Где-то в глубине души Станислав был человеком глубоко суеверным, никогда не ехал в ту сторону, где перешла дорогу черная кошка, не посвящал никого в перспективные проекты, хранил талисманы, которые в разные годы дарила ему Свенцицкая. Но к религии это не имело никакого отношения. Он делал, конечно, попытки как-то разобраться в основах иудаизма, купил себе несколько книжек типа «Каббала для начинающих», но дальше прочтения содержания дело не пошло. А к христианству он вообще относился с прохладным равнодушием. Количество позолоты в убранстве православных храмов и недавние погоны на плечах многих служителей культа его сильно раздражали. А где есть сомнение — нет места вере. Церковь — всего лишь способ манипуляции людьми. Ему очень хотелось переключиться на другую тему, и он слегка занервничал.
— Да ни в кого я не верю! Ни в Бога, ни уж тем более — в Дьявола. Это все так, фантазии людей, которым делать нечего. Вот и придумывают себе теории перевоплощений, чудесные озарения, мистику, загробную жизнь! Много всего в голове крутится, когда мозги не заняты. А толпой слепо верующих идиотов и фантазеров управлять гораздо легче. Ты посмотри на всю историю человечества! И Моше, и Иисус были просто гениальными манипуляторами! Или были использованы другими в качестве таковых. Ты почитай! Все самые кровавые деяния во все времена происходят под религиозным знаменем! Те же исламские террористы-смертники, про которых кричат сегодня на всех углах, — неужели ты не понимаешь, что это всего лишь политика, большие деньги? Как ты можешь на моем примере убедиться, человек сам всему хозяин. Вот я захотел поступить на экономический, а не в художественное — и поступил. Захотел быть крутым бизнесменом — и стал. Когда захочу — брошу все и уеду лежать в гамаке под пальмой и колоть кокосы. Без всяких потусторонностей, озарений, указаний и прочей белиберды. Будет все как я захочу. Понятно?
— А сейчас почему ты не рисуешь? — Лера спросила испуганно и тихо, по тону Станислава понимая, что случайно затронула больную тему.
Сама она осторожно верила в высшую справедливость, существующую в мире, не важно, под каким именем. Верила в то, что у каждого действия есть причины и следствия, что душа человеческая кружится в вечном круге перевоплощений, чтобы достигнуть совершенства. Иногда она почти физически чувствовала руку судьбы, которая незримо, но твердо направляла события по определенному руслу — вот как сейчас. Они с Анной часто обсуждали такие темы, и Лере вопрос развития души был чрезвычайно интересен. Позиция Вознесенского ее немного озадачила, но развивать свои мысли сейчас девушка не решилась.
Станислав тем временем задумался. Действительно, почему он сейчас не рисует? Бывая за границей, он частенько заглядывал украдкой на какие-нибудь вернисажи, жадно наблюдал за уличными художниками. Бродил в Париже по Монмартру или по набережной Сены, рассматривал картины. Мог целый день так провести. Он уже состоялся в этой жизни, можно наконец подумать и о себе, снова начать рисовать. Года три назад, кажется, отдыхая с Иреной в Риме, он даже зашел в какой-то магазинчик, где продавали холсты, краски и другие художественные принадлежности. Купил себе зачем-то масло, акварели, набор превосходных кистей… А дома подержал в руках — и убрал все подальше. Ни идей, ни вдохновения. Только странное болезненное ощущение сжатости в груди и какой-то липкий страх.
